Я упаду на пух сугроба.
И лапником укроет ель
Кумач безвременного гроба.
Так быть могло, и шло к тому:
Однажды я из дома вышел, —
И жив еще, и не пойму,
Как уцелел, поднялся, выжил.
А зренья нет, и слух не тот,
И холодно в соломе солнца,
Одна печальница и ждет
Меня из странствий у оконца.
Иду по небу, как по льну,
Через приветы и проклятья,
К тебе прильну, к земле прильну
И не разжать уже — объятья...
ПОДСОЛНУХ
Мальчишка, чуть из колыбели,
У папки просит: “Сделай меч...”
И дышит запахом шинели
С его разжалованных плеч.
На глине, супеси, подзолах
Не быстро вырос паренек:
Среди подсолнухов — подсолнух,
Для деда с бабкой — огонек.
Когда в стране вскипели споры
И разъярились голоса,
Он защитил свои просторы,
Свои деревни и леса.
Упал, простреленный навылет,
На Красной Пресне в октябре,
И по нему рябина выльет
Всю кровь, все слезы на заре.
Над поминальною закуской
Не произносим слово “Месть!”...
Таким он был, обычным русским.
Не плачьте, русские,
Мы — есть!
РУССКИЙ НАРОД
Жует и бороду лохматит,
И собирает крошки в рот, —
Еще живет...
— А, может, хватит?
Ведь тыщи лет тебе, народ.
Поди, устал, пора на печку
Иль прямиком в уютный гроб.
Венок оплатим, купим свечку,
Попов заставим, пели чтоб.
Не сомневайся, честь по чести
Зароем в землю — прикажи!
Живет. И ластится к невесте.
И подновляет этажи.
Не собирается в могилу,
Еще не старый он казак.
И копит, копит, копит силу
И молодеет на глазах.
Ты погляди, какие лица
Сияют славой, просто шик!
На тыщи лет, как говорится,
Еще нас хватит, гробовщик...
СЛЕД ПО СЛЕДУ
Остались ноги у колосса,
И голова цела, хотя
С колес Россия на колеса
Перемещается, кряхтя.
Из века в век одно и то же...
Какие жуткие в ночи
Из-за бугра к нам лезут рожи,
И мы их бьем о кирпичи.
Бывало, встанем на колени
И восхищаемся кнутом,
И тут встает над нами Ленин,
И что с того? И что потом?
Куда ни гляну, где ни еду,
В какие дебри ни вхожу, —
Пересекаю след по следу,
По кругу заново кружу.
И не понять, какая сила
И кем нам заново дана,
Чтоб устояла ты, Россия,
И ныне, в э т и времена.
Меняешь путь, меняешь рельсы,
Хоронишь мертвых и живых
И учишь нас: точнее целься
И бей врага под самый дых.
И не велишь себе перечить,
Когда грядущее темно.
Прощай, Россия! И до встречи!
Конечно, если суждено.
Валентин Сорокин • Слово о друге (Наш современник N9 2002)
К 65-летию поэта Вячеслава Богданова
(1937—1975)
СЛОВО О друге
Если бы судьба дала Вячеславу Богданову пожить еще десять-пятнадцать лет, он стал бы, несомненно, очень крупным поэтом.
Поэты, вышедшие из рабочей среды, должны приобретать знания и литературный опыт по дороге к заводской проходной. А знания и опыт, приобретенные в цехе и помноженные на знания и опыт духовного мира, безусловно, дают писателю то, чего не даст ему ни одна аудитория.
Вячеслав Богданов быстро шел к своему призванию, зорким глазом оценивая пространство, которое он был обязан “обжить” вдохновением и словом:
Горела степь багряным цветом
И наплывал закатный мрак.
Стекали травы в буерак,
Перепела рыдали где-то.
Посмотрите, какая осторожная тревога художника выразилась в строфе!.. Он словно бы готовит себя, душу и сердце к чему-то сильному и большому. Имя этому — природа, дарование, совесть... Главное в поэте — чуткость к музыке жизни, к ветру Родины.
Камыш и тот, заслушавшись, притих.
Звала меня таинственная сила.
Но песня глуше,
Глуше каждый миг,
Все дальше уходила.
Вячеслав Богданов все больше и больше “прирастал” к синеве и раздолью не только потому, что он пришел на завод из деревни, но и потому (даже вероятнее всего, потому), что, рано познав железный труд, железный огонь, железное дыхание мартенов и домен, не мог не припасть на колени перед бессмертным бегом грозы, перед блеском и шумом моря.
Все, что создал человек гуманного на земле, — все на благо земли, а не на ее разрушение. И железо добыл человек — на благо жизни!
Я свой путь продумываю снова.
Как весенний улей — голова...
Все ошибки переплавлю в слово
На огне кровей и торжества!
Такое не скажешь походя. Такое надо сначала завоевать длинными годами, протекшими по огненным желобам домен и мартенов... На труде замешана человеческая воля, на труде восходит и талант человека. Вячеслав Богданов был очень трудолюбив. Прекрасный слесарь. Настоящий, без бахвальства и “чумазости”, рабочий. Ныне — рано ушедший русский поэт...
На Урал он приехал из черноземной Тамбовщины. Худой, тихий, совестливый. Отец его погиб на фронте. Мать — день и ночь на колхозной работе. Встретились мы с ним на пороге школы ФЗО № 5 в 1953 году в Челябинске. Сразу подружились, похожие друг на друга биографиями, любовью к стихам, к свету...
Пришли в литературное объединение Челябинского металлургического завода. Ныне — это одно из самых сильных литературных объединений, из которого вышли двенадцать членов Союза писателей СССР. Мы уважительно и любовно относились к творчеству Людмилы Константиновны Татьяничевой и Бориса Александровича Ручьева. Постоянно встречались с Михаилом Львовым. Гордились своими земляками.
Многие годы укрепляли и берегли дружбу с Василием Дмитриевичем Федоровым, чье непосредственное влияние на наши судьбы и на наше творчество — несомненно.
Нельзя брать слово неверными руками. Вячеслав Богданов был верен призванию, верен жизни. Он отлично понимал, что призвание — нечто большое и значительное — по труду, по необходимости учиться и растить в себе личность.
Его стихи стремительно набирали высоту. Особенно — после учебы в Москве на Высших литературных курсах. Казалось, появился новый Богданов: чуточку злой, иронично настроенный к самому себе, к тому, о котором бойко писали “многотиражные” критики...
Не пресловутую “рабочесть”, а рабочее достоинство хотел петь Вячеслав Богданов, не псевдооптимизм, а глубокую веру в судьбу и предначертание человека.
Я так давно не слышал соловья,
Мной эта птица издавна любима,
Как никогда,
Теперь необходимо
Мне навестить родимые края, —
Я так давно не слышал соловья.
Вячеслав Богданов понимал, что быть поэтом — дело чрезвычайно нелегкое. И журчащий родник, и журавлиные крики, и летящее зарево завода — все должно войти в углубленную душу. Только трезвая и беспощадная память, только храбрая совесть поэта смогли подсказать ему такое:
Расцвела агава в южном парке,
Цвет фонтаном заструился ярким.
Тридцать лет всего живет агава
И цвести лишь раз имеет право.
Только раз —
Цвести высоким цветом,
Увядая навсегда при этом.
Как ее возвысила планета —
Умереть от собственного цвета!
Валентин Сорокин
РОДИМЫЙ ДОМ
Н. Тряпкину
К дверям забитым я зимой приеду,
Замочный ключ до боли сжав в горсти.
И улыбнусь хорошему соседу,
И попрошу мне клещи принести.
Я в дом родной вернусь не блудным гостем!
И, как любовь,
Я ключ к нему сберег.
И под рукой
Застонут длинно гвозди
И упадут, как слезы, на порог...
И тишина мне бросится на плечи,
А голуби забьются под стреху.
Трубу открою в стылой русской печке
И, словно память, пламя разожгу!
Где Бог сидел — снежок набила вьюга.
И, осмотрев на карточках родство, —
Я вместо Бога
Сяду в правый угол,
Огонь в печи приняв за божество!
Дыши высоким пламенем, солома!
Пускай деревня видит наяву,
Как мой поклон —