Смотрит он на Кача бессмысленно, а глаза закрываются, как будто засыпает. Делать нечего, привалили его Кач с Бабом к стеночке, и занялись подъемом на крышу.
С площадки к квадратному люку на крышу вела железная лесенка. Кач поднялся по ней, толкнул люк рукой – он приподнялся – выглянул наружу, аккуратно люк откинул и вышел наверх. За ним Баб, за Бабом остальные крепыши, а мы с Добрыней как всегда последние.
После лестницы мне крыша раем показалась, но только на то мгновение, пока поднимался и видел небо. Потом рай этот себя не оправдал. Повсюду кости, а на них где папоротник растет, где муравейник, где пальмы с бананами.
- Ну и дела. Думал крыша, а тут помойка, - сказал мужик рядом, выразив общее мнение. – Сколько же он тут жрал?
- Может, не он один, - возразил другой. – Может, их тут семья целая. Была.
- Была? – этот вопрос никто не задал, но он так очевидно повис в воздухе, что мы невольно переглянулись.
Несмотря на то, что Кач очевидно ждал здесь встречи с Тузом, встреча не состоялась. Побродили мы на карачках, готовые к перестрелки, да животное не больно жаждало ее, видимо.
Так и вернулись – сначала на площадку, где лежал укушенный мужик. Долго думали, что с ним делать – он вообще не реагировал, хотя дышал. Тащить обратно по лестнице – одуреешь. А что делать? Кинули жребий, кому тащить. Кач взялся сам, благо что ботинки, и по жребию попали четверо, среди них Добрыня и плюгавый мужичок, который все время оглядывался. Противно мне стало от этого, что брат с таким пойдет, опасное дело делать будет, прогнал я его и сам сменил. Неприятно, зато Добрынин взгляд благодарный наградил меня больше ништяков всяких.
Так и спустились, обратно на скользкую лестницу, по которой с укушенным уже почти доехали донизу на задницах, попортив и ступеньки, и ножи, и одежду. Спускаться-то, как известно, труднее. Да еще когда у тебя на руках бестолковое такое тело.
А грустнее всего, что когда я на последнем пролете в слизи с ним возился, меня самого укусила зараза. Прямо в щелку между перчаткой и рукавом – прямо как Бог наказал за то, что того человека осуждал. А тут, выходит, что ты в перчатке, что без.
Ну я орать не стал, брательника чтобы не огорчать. Думаю, чудак до крыши дошел, и я до лагеря как-нибудь дойду. А там – что будет, то будет.
Спустились, вышли на улицу. Небо потемнело, тучи набежали. Пока Кач своих офицеров искал да разговоры с ними говорил, мы стояли ждали команды, а я прислушивался к себе и ждал, как говорится, симптомов – больше ни о чем мыслей не было. Со страху всякое мерещилось, будто и мурашки какие-то не те ползают, и тошнит вроде не от голода.
Понесли мы того мужика в лагерь.
Гляжу, мой укус распухает, вроде и голова начала кружиться. Ну, началось.
И такая грусть меня обуяла, хоть стреляйся, хоть вешайся, а зачем, с другой стороны, скоро сам помрешь. Стал я как бы невзначай ходить к тому мужику, смотреть что с ним. Потому что, понятно, что с ним, то потом и со мной.
А с ним ничего хорошего. Под вечер испариной покрылся, бредить начал. Недоумевали его кореша, чего я так о нем забочусь, ну и перестал я ходить, чтобы мои не догадались. Почему-то не хотелось им говорить - испугаются, прощаться начнут, к чему мне все эти сопли.
Сижу так, свой укус тайком рассматриваю, и вдруг над ухом раздается такое знакомое, противное:
- Ой, что это тут у нас? Какая прелесть…
А это Линкс подкрался, смотрит на мою шишку, значит, и довольный такой расплывается.
- Чего ж тут прелестного, твою мать? – спрашиваю, а гадко так на душе становится, словно с калом ходячим разговариваю.
- Это печа-а-ать, - протягивает он, а на роже улыбка радостная, словно в траве целую бутылку водки нашел, или типа того. – По ней Туз…
Шваркнуло тут его в сторону, только ойкнуть успел. Смотрю – это Добрыня его толкнул прочь, так что Линкс на камни упал враскоряку.
- Место назначения… - начинает верещать Линкс, а сам по-жучиному локти-колени расставляет, встать пытается.
Да тут Добрыня достал обрез и шарахнул ему в голову, я только зажмурился – брызги полетели.
Убрал Добрыня обрез за пояс и руками развел.
- Ну почему вечно я должен дерьмо убирать? Остальные все такие терпеливые? За это бери его за руки, пошли выбросим.
Хотел я Добрыне замечание сделать, что некрасиво убивать людей, с которыми старший брат разговаривает, но на слове "людей" чего-то застряло в голове, и я промолчал.