Теперь, если завтра не проснусь, значит, ни к чему все это было. Ни София моя, ни бутылочка эта. Ничего, ни к чему.
Так и уснул, уже мертвый душой и ожидающий смерти телесной.
День третий. Крыша
Проснулся! Господи, радость-то какая! Я проснулся!
Подскочил я уже с дурацкой улыбкой на морде. Солнца еще не было. Братья спали, один Чулпан сидел курил у костра, с недовольной рожей. А я рад был ему, как жаворонку весеннему. Глянул укус – некрасивый, фиолетовый, но болит даже меньше. А главное, я ничего не чувствую! Вот счастье-то!
Торкнула меня мысль – пока не поздно, бежать отсюда нахрен. С братьями, конечно. Пока живы. Решил про себя, как проснутся, сразу перетрем за это.
- Чулпанчик, - говорю, а сам чую, что глаза у меня так и светятся, - ну чего ты такой хмурый с утра? Живем же!
Чулпан, однако, моей радости разделять не хотел, и попытался ее испортить.
– Сразу три неприятные новости. Пойдем покажу, а то рожа у тебя счастливая слишком.
Первая – труп Димона под фонарем – со свернутой шеей и ударенной головой. Чужой СВД лежал рядом.
- А чего винтарь лежит? Где хозяин?
А хозяин, выяснилось, боялся теперь свой винтарь брать. Чутье, говорит, плохое. Типа проклятый теперь этот винтарь, или по запаху выдавать будет. В общем, ходил Кошель вокруг своей свдхи вокруг да около, и не знал, что делать. Посоветовали ему водкой оружие очистить, вроде мысль понравилась.
Леха, которого Димон просил с собой покараулить, сказал только, что вроде всю ночь спокойно говорили, потом он, Леха, уснул, и все. Проснулся со всеми – Димон лежит. Звука падения, удара, не слышал.
Вторая новость – рабы удрали из-под носа уснувшего смотрителя, прихватив запас тушенки. Чему я совершенно не удивился. После того, что с ними вчера делали, спасибо надо сказать, что не порешили никого спящим в благодарность за доброе обращение.
Теперь смотритель понуро бродил следом за Качем, как побитый пес, а Кач нарочито не обращал на него внимания.
- Может, рабы Димона грохнули? – высказал кто-то предположение, но оно так и повисло в воздухе.
- Может он увидел, что они творят, полез с вышки, в темноте оступился и грохнулся.
- А чего лезть-то? Стрельнул бы. Или заорал.
- Может он просто упал, они увидели это и придумали уйти.
- А чего тогда винтарь не взяли? Винтарь такой нескольких рабов стоит.
Вопросов было больше, чем ответов.
- Ну а чего третье? – спросил я, не ожидая ничего хорошего.
- У лихачевских ночью человек умер. Которого мокрица укусила.
- Какая мокрица, блин?
- Ну эти, многоножки, которые у вас там по стенам шарились.
Вот те раз, подумал я и почувствовал, как смерть опять дышит в загривок.
Подошел я к лихачевским – они сидели молча вокруг тела, курили. На меня даже не обернулись.
Мужик за ночь посинел и опух. Хотел я ближе подойти, посмотреть, да постеснялся опять. Может, он им брат был. А я тут, со своими глупостями. Хотя, с другой стороны, может мне это жизнь спасет?
Пока я мучился в раздумьях, лихачевские тихо обменялись парой слов между собой, покидали окурки в костер, поднялись, взгромоздили покойного на плечи и пошли – я только сейчас увидел, что они были уже собранные. Двое несут тело, третий рюкзаки. Прошли мимо Кача скорым шагом, не глядя, наплевав на свою мечту получить место на Качевском рынке.
- Ну и скатертью дорога, - выплюнул им в спины Кач. – Бабы с возу – кобыле легче.
А рабам он обещал самолично вырезать кишки и в горло запихать, и на кол посадить, и прочие малоаппетитные подробности. Только как-то неактуально было сейчас все это обсуждать.
Вернулся я к братьям. Они уже проснулись, хмурились и потягивались у костра.
- Видали? – спросил я. – Лихачевские ушли. У них вчера человек умер.
- Сегодня он умер, на рассвете, - вяло поправил Чулпан.
- Вчера укусили его! – разозлился я, чуя сопротивление. – Уходить надо!
Все посмотрели на меня, как на стукнутого.
- Ты о чем, Свят?
- Уходить надо, - говорю, - пока живы.
Говорить-то говорю, но почему так мерзко это звучит, не понимаю сам.