А братья смотрят на меня чужими какими-то глазами. И молчат.
- Ты чего-то не то говоришь, Святослав Иванович, - мягко так меня Чулпан поправляет. – Забыл наверное, зачем мы сюда пришли.
- Ты-то чего тут рассказываешь? – злюсь, ибо чую неправоту.
Чулпан ее же чуял, поэтому откровенно смеялся.
- Нет, я молчу конечно. Ваши отцы, вам жить. Я просто, хотел напомнить.
Не вынес я чужих взглядов от братьев, показал им руку.
- Вот! Меня тоже вчера укусили! Я думал, ночью концы отдам!
Добрыня нахмурился.
- Покажи руку. А чего молчал?
- А что бы ты сделал? – вот смешной брат у меня. – Скорую помощь вызвал?
- У нас же есть врач в отряде! – Добрыня разозлился на меня не на шутку, даже встал, с таким видом, словно угостит сейчас старшего брата по лицу кулаком.
- И чего этот врач, мертвому припарок? Мужик у лихачевских умер, врач ему помог?
Остыл Добрыня, а я продолжаю свое ковать:
- Уходить надо, братва. Поляжем все, без смысла.
Потупились они, наконец Славич и говорит:
- Нет, брат, не можем мы уйти. Сам подумай, как мы придем домой. Дядя Леша, тетя Настя посмотрят. А мы им что скажем? Вернулись, потому что обосрались?
Добрыня кивнул, и понял я, что делать нечего. И так досадно стало, чуть не пожалел, что не умер ночью от укуса. Понял, что Соня моя опять далеко от меня стала. И от досады чуть не разревелся, а потом подраться с братьями захотелось, но покурил, и прошло.
Стали копать Димону яму – прямо между дорогой и домом. Личное положили с собой, оружие на жребий разыграли.
- Чего-то мне не нравится, - сказал один, вроде из его свояков, хмурый очень. – Лежал спиной вниз, голова повернута назад и ударился лбом. Чего-то не вяжется.
Попытались мы обдумать, и пришли к общему мнению, что да, не вяжется, но понять теперь что случилось трудно, а главное – смысл какой. Все равно понятно – ночью спать нельзя. Увидел нечисть – стреляй. Чего тут думать.
- Голову ему отвернули, вот, - настаивал свояк. – А как? Сидел на фонаре, а ему голову отвернули. Потом уже бросили. А может, спустили, тихо, потому никто и не слышал.
Чего толку было теперь умничать, не знаю. Закопали Димона, крест поставили, и сели завтракать-поминать. Кач конечно пролетел с обещанней дармовой кормежкой, которую рабы уперли, но у всех были и свои запасы, поэтому на пару дней еще должно было хватить.
А тут еще захрюкало шагах в сотне-полторы – из переулка к набережной вышли то ли свиньи одичавшие, то ли кабаны. Ходят стайкой, землю подрывают, людей не боятся. Некоторые поросята даже поближе подбегали, носом запахи наши ловили, потом самка на них хрюкала, и они обратно.
- Мочите мутантов, что вы смотрите, - ругнулся привычно Балкан, прицелился и выстрелил.
Один из поросят упал на землю и задрыгался. Я думал, остальные сбегут, но они только замерли на секунду, как вкопанные, потом опять бродят, как будто ничего не было.
Народ уже был сытый и трогать кабанов не стал, хотя была озвучена идея, дескать на завтра хорошо бы подстрелить – да лень было возиться, тем более что собирались выходить.
- Они тут непуганые, видать из-за Туза, - высказался кто-то.
Ну, значит проблем с жратвой вроде не должно быть.
И только я подумал это – опять жахнул выстрел. Ближний к кабанам мужик из лешаковских стрельнул. Думал я, ну теперь точно кабаны убегут. А нет – замерли и опять как ни в чем ни бывало. Мужик пошел, принес поросенка и давай разделывать между своими. Народ смотрит на него, слюнки текут.
Да приготовить уже не успели, Кач скомандовал строиться в поход – солнце разгулялось, небо ясное. На этот раз план Кача был разбиться на две группы – верхнюю и нижнюю. Нижняя выкуривала Туза из котельни, верхняя ждала на крыше.
Как самый храбрый и тупой, я решил идти на крышу, о чем пожалел уже поднимаясь по заросшей хламом полуразвалившейся лестнице. Слизи в этом доме-подъезде не было, как вчера, но лучше от этого не стало – кто и зачем тут хлам складывал, руки бы ему пообрывать, теперь все землей засыпалось, а на ней вьюны всякие наросли, те же многоножки опять, шагу не ступишь, ноги не вывернув.