Тут луна проклятая за облако спряталась, и стало темно совсем, только костер догорающий еще кое-как посвечивал неровными пляшущими отблесками.
И вдруг страшно мне стало, аж не могу – калаш в руках вспотел. Просто так вдруг навалился страх, без видимой причины.
И как назло захотелось по-маленькому. Пришлось отлить прямо с площадки – не спускаться же. Отвернулся я к реке, чтобы хоть брызками никого не задеть, струя с высоты падает, журчит – а народ внизу только посапывает, проснулся бы кто.
Пока стоял – думал, от страха концы отдам, все за спиной кто-то мерещился, даже звуки вроде бы слышал, только уговаривал себя, что все это лишь кажется моему воображению, воспаленному вискарем, чифиром, страхом и ночью.
А когда закончил, сел, укутался потеплее, как раз выглянула Луна. И стало все видно вокруг – деталей не различить, но движение бы не пропустил, особенно такой дуры, как Туз. Отлегло на душе, снова героем себя почувствовал, хлебнул холодного чифира и давай дальше сидеть-смотреть – сердце бьется, уши торчком.
И мысли - Соня, Туз, Кач. Кач, Соня, Туз.
Давай, Тузяра позорная, ползи сюда, угощу тебя прямо в лобешник твой поганый! Не зря я в Качевском доме паучару угомонил, пока все остальные тыкались-мыкались! Я и тебя завалю! Знай Свята Запрудненского!
Завалю Туза, а потом Качу скажу - "извини, вождь любезный, ты обещал желание выполнить, кто Туза завалит? Так вот мое желание - подавай мне твою Софию Александровну и не торгуйся. А с Борухом я сам улажу". Тем более, что бойцов его Туз давеча с крыши слизал, вернемся - не до разборок ему будет.
Посидел я таким умным орлом несколько минут, и вдруг страх ушел, а вместо него начал на меня наваливаться сон. Странный сон, дурной, непонятный. Вроде разум бодрый, сердце бьется часто. А глаза слипаются и внимание как-то останавливается. И кажется мне упорно, что внизу движуха какая-то происходит. Вроде что-то большое и темное, и мутное такое, двигается между людьми, а я ни головой пошевелить, ни даже глаза сфокусировать не могу.
Страшно до смерти, а сон все равно наваливается невмоготу, как бывает, когда две-три ночи не спал, крепился-крепился и сломался наконец. Все - удержу нет, губы и пальцы кусай, ножом в ногу коли, бесполезно - вырубает и всё. И от этого больно так, словно битого стекла во все тело напихали.
Вот в таком кошмаре хотел я прикемарить хоть на пару мгновений, не засыпая, но закрыл глаза и понял, что не удержусь – проваливаюсь.
Нет, так не годится.
- Добрыня! – позвал сверху шепотом, не помогло, тогда в голос, – Добрыня! Мать твою-нашу перетак!
Надо бы заорать, но страшно – сильное чувство такое, что если заору, голову мне вмиг оторвут. А братишка спал как убитый.
- Кач! Эй, кто-нибудь!
Хрена там. Все спали, как убитые. Что для боевого лагеря, вокруг которого бегает тварюка-мутант, вообще ненормально. В походе у мужиков нервы на стреме, даже по глубокой пьяни проснулись бы. Может, так умотались мужики за эти дни, но все-таки казалось мне, что что-то здесь было не то.
Сижу я, внизу мелькает что-то, явно плохое, а у меня в голове как снег в зимнюю метель наваливается – засыпает, мочи нет, глюки какие-то мельтешить начинают.
Хотел я уже спуститься и растолкать кого-нибудь – да только стал подниматься, как в голове вообще померкло, едва занес ногу над ступенькой вниз, и обожгла догадка страшная.
Вот так Димон и крякнулся, значит. Стал засыпать, звал-звал, никто не откликался, тогда и полез вниз. И на середине, значит, уснул…
Чушь какая-то…
Сил нет, мама…
День шестой. Сыр в мышеловке
- Свят!
Утро.
- Свят!
Кто-то за ногу дергает. Просыпаюсь - дрожу, зубами стучу – замерз, как пес подзаборный. Одеяло делось куда-то.
- Ч-чего д-д-д-дд? – хриплю, оглядываясь, смотрю, внизу Славич, испуганный какой-то.
- Фу, блин! – он ругается, а я радуюсь, что он живой. – Я уж обосрался за тебя! Думал, все! А ты спишь! Охренеть! Двое пропали! А ты спишь тут! Ну хоть живой! Охренеть! Ну чума!
Я слез, кивнул хмурым Добрыне, Чулпану и Качу, и бегом к костру греться. Народ на меня косо смотрел – двое пропали, а я на фонаре замерз только. Но обвинить меня было не в чем.