Вчерашний укушенный, из-за которого драка началась, еще дышал, но уже не жаловался.
Кач ходил среди нас бледный, как тень отца амлета. Сам он питался еще своими припасами.
На охоту никто не захотел идти – бананы вмиг стали всем слаще манны небесной. Да поздно. К вечеру «свиноеды» корячились и плакали. Чулпан как раз устал уже плакать и лежал черный почти не дышал.
А козлоеды, мы втроем с Саньком и Добрыней, сидели молча и слушали этот концерт.
Славич только посматривал свой укус, потом на мужика, потом на костер, и так по кругу почти без перерыва.
- Уйдем завтра, - сказал я Добрыне, да тот лишь плечами пожал.
- Славич, - говорю, за плечо трогаю. - Ты уж продержись до завтра, миленький, братик мой. Может, отойдет, уйдем отсюда.
Когда солнце начало клониться к горизонту, Кач скомандовал привязываться, и тут началось разброд и шатание. Кто привязался, кто сказал, что не будет, а двое из разных групп попытались уйти, да свои им наваляли. Какой-то детский сад получился.
И тут вдруг Туз сунулся, прямо посреди пьяного бардака. Из-за общей пьяной усталости на него даже среагировали не сразу, так что он подошел совсем близко, тут в него с двух сторон и ударили из автоматов.
Получив очередь, Туз хрюкнул и отпрыгнул обратно в развалины. Тут-то ребята подскочили и давай лупить по нему, проснулись и больные. Один так неловко подскочил, что попал под соседский огонь, да прямо в череп, но это потом увидели. Такой шквал поднялся! Подскочили все и побежали за Тузом, я сунулся было со всеми, но потом посмотрел – толпа такая, бестолковая, все пьяные в усмерть, да скоро стемнеет совсем, ну к черту, и остался.
А Славич побежал. Я не стал останавливать – пусть каждый делает, что хочет.
И надо же – убили! Почти сразу, едва только от лагеря отбежали.
Мужики минут пять орали, как сумасшедшие – убили, убили, убили, а я все не верил. Думал, совсем я допился, уже сны наяву мерещатся. Даже на всякий случай дососал из бутылки последнее – хотел добить мозг, чтобы не бредил.
Но мозг не вырубился, а охотники вернулись и ну давай плясать вокруг костра, как дети малые, и стрелять в воздух. Мат-перемат, убили, ура, тралала. Орут, плачут, обнимаются друг с другом, ревут навзрыд, водку из горла глушат.
- А он такой - захромал! Хотел прыгнуть, тварь, а там стенка, рикошет! и в ногу!
- Я такой смотрю! Он повернулся, я ему прямо в башку - хлобысь! И капец!
Наслушавшись, не выдержал я и пошел тоже посмотреть.
Ничего себе. И правда, убили.
Лежал себе Туз неподалеку в руинах, мордой вниз на груде кирпичей, на животе, и не двигался. Огромная такая туша, мне выше пояса, хоть и комом лежит. Лапы под себя поджал, как паук дохлый, и вроде то ли кровища из-под него, то ли еще что.
В этот раз я его впервые рассмотрел.
Все-таки это было что-то от человека. Слышал я про сиамских близнецов. Так вот Туз был похож на таких близнецов, которые выжили и даже приспособились. Хотя некоторые вещи в голове все равно не укладывались.
Вернулся я, стал искать своих, и узнал, что Славич не пришел. Искать его сил никаких не было.
Так что остались мы втроем – я, Добрыня, да полумертвый Чулпан, и куча больных, которые не проснулись или не хотели вставать.
А веселье в нашем лагере смешалось с горем, и такое получилось месиво, что не знаешь, как и назвать. Одни умирают, третьи блюют и плачут от боли, третьи радуются. И все пьяные и продолжают пить дальше.
Допились некоторые до белой горячки и пошли гулять, стреляют в воздух, орут матерно.
Сидел я, таращился в ночь и слушал, как постукивают удаляющиеся выстрелы. Все стало все равно. Гляжу – Добрыня уже спит, свернулся калачиком. Чулпан тоже вроде спит, или умер уже. И в лагере тишина мертвая.