- Да ты достал, - говорю, - сука, нервы трепать.
А он вдруг возьми и снова разложись, как будто взорвался руками и ногами, и опять так стоит – фу ты, опять стошнило меня.
«Ну убей же меня, - думаю, - не могу больше мучиться».
И тут эта дрянь начинает идти ко мне, не спеша так, шажок за шажком. И меня от каждого этого шажка все сильнее трясти начинает.
Подошел он ко мне, вывернулся как-то своим гадским брюхом – гляжу, а оно голое, розовое такое с синюшными венами и сосудами. Вспыхнуло оно вдруг бугорками, и полезли изнутри черви. Выползали они, слепые, вертели головками, вроде осматриваясь, и ко мне поползли. Хотел я бежать - да даже встать не могу.
А черви доползли до меня, залезли под одежду.
Ладно, чего уж там. Пропадать так пропадать, неважно как. На миг проблеск, хотел об Софии подумать, или о чем другом, да не мог сосредоточиться – ждал боли, как черви начнут вгрызаться.
Но они вдруг раз, и всё. Только жжение приятное какое-то, потом расслабуха пошла. Затошнило, но не рвало. Как натощак стакан накатил, такое чувство.
И вдруг отпустило меня, в голове стало ясно-ясно, и в этой ясности такая ненависть к Тузу вскипела! Больно так стало, обидно! Не глядя выхватил револьвер да всадил ему ту единственную пулю прямо в середину его гадского лысого лба. От выстрела вздрогнули все четверо, а этот шатнулся назад и вроде на задницу сел.
В общем тут потерял я сознание, на миг подумал, что умираю наконец, и слабо порадовался.
День восьмой. Новая жизнь
Утро все-таки пришло.
Проснулся я посреди полутемного зала.
Что-то мешало. Странные ощущения терзали мозг.
Слева от меня был человек. Мужчина. Я вспомнил - его зовут Михай. А откуда он, убей, не знаю.
Не было же тут вчера никакого Михая, мамой клянусь. А вот он.
Лежу, думаю. Похоже, связаны мы с ним вместе. Веревками, или еще чем-то.
Я попытался встать, потянул его за собой, и он застонал от боли. Вот загадка-то. Никак я не мог понять, что нас связывает. Пытался наклонить голову влево, опустить ее вниз, чтобы посмотреть, но острая боль в шее останавливала.
Наконец мне удалось повернуться так, что все стало видно.
И я пожалел об этом.
У нас было одно, общее тело. Мы стали Тузом.
Заплакал я, зарыдал, завыл. За что же мне несправедливость такая.
Не буду, пожалуй, об этом - все равно не поймешь, друг. Только слова зря говорить.
...
Михай говорил мне прямо в левое ухо, странно, захлебывался, мыслью путался по кругу. Убеждал, что надо размножаться – красть людей. А у меня в голове раздвоилось.
Один "я" остался сам собой - плакал и хотел вернуться в себя нормального, но не мог.
А другой "я" убеждал, что все хорошо, все чих-пых и зашибись. Только нужно избавиться от некоторых неудобств.
Пока я так сам в себе копался, смотрю - а Михай-то тянется к кирпичу. Хочет, значит, меня приголубить.
Да не на того нарвался, залетный.
Повернулся я и упер его головой в угол стены, на мол, отдохни чутка. Вскрикнул он и отпустил нож, чтобы упереться в стену, а я вдруг понимаю - нож-то в моей руке. Ну тогда я его и всадил Михаю в шею. А больно опять мне. Вот же чёрт.
Кровь у него хлещет, а сознание я теряю. Вот такая ерунда.
...
Когда я очнулся, было уже темно - а мне все вокруг видно, как кошке. В шее больно, но зато Михея нет больше.
А еще у меня восемь... руки, ноги? ну вроде как... черт-те что в общем.
...
Тело болело местами, как будто в него гвозди повбивали. Хотел я привстать, готовясь бороться с неподалтивым телом, и удивился – согнулось словно бумажное, сил почти прикладывать не пришлось.
Попробовал встать – встал, как молодой.
Пощупал себя - вот гадость, ну и жаба. Но почему-то не горько уже от этой мысли было, а даже как-то весело. И мысль такая все сильнее вертится - "уж я вам задам, твари". А кому задам, пока неясно.
Зубы только болели страшно. Ох как болели, провел языком – шатаются.
Ну все, думаю, крантец. Чуть толкнул один – он и выпал.
Да и к черту вас.
Открыл свой рот и вычистил пальцем всю эту гниль. И вдруг плохо так стало на душе, на той, человечьей - и больно. Заплакал я как дитя, и голоса своего не узнал – хриплый, страшный. Заплакал, и заржал сам над собой - хрипло, как чудовище.