После всех дел этих вернулся я в город к высотке да взобрался к нашему окну.
А там между прутьев, где я в тот раз положил колечко, теперь лежал увядший цветок. Думал я недолго, тем более что от цветка этого чем-то таким пахло - не ошибешься.
И у меня от счастья чуть сердце не выскочило. Радость как ливанет откуда-то куда-то, ну как дурак стал, правда. Дурак такой восьмилапый, страшный.
Прыгал по стенам, скакал, орал, пока по мне стрелять не начали, только от пули в спину успокоился.
Но все равно долго еще думал, что еще это может значить, кроме того, что я подумал, а сердце гулко колотилось от страха, волнения и надежды.
Думал-думал - ничего не придумал. Мне этот цветок. Вот так вот. Чудовище я теперь, а она меня все равно любит. Любовь зла, полюбишь и Туза, и все такое.
Бродил счастливый по стене, услышал в одном месте разговоры. Болтали бабы на кухне, стуча ножами. Окно было легкомысленно открыто – залезай, кто хочешь.
Устроился, стал слушать. Ну и конечно - София Александровна уже всем про меня растрезвонила. И бабы теперь по кругу перебирали свою бабскую чепуху, вставляя меня через слово, но мне все было интересно. И про меня, и про детские болезни, и про еду, и про отношения, и про меня – они же без такого не могут.
- Соня-то беременная, походу.
- Ты тоже заметила, что она курить перестала?
- Да вообще какая-то другая. Тихая такая, не орет вообще.
Я чуть не свалился со стены.
- Да точно, беременная. Лицо изменилось, покруглело.
- Да, обалдеть конечно. Красавица и чудовище. Хорошо, что Кач умер, он бы такого не пережил небось.
- Да чего ты болтаешь-то! «Хорошо, что Кач умер»!
- Да я не в этом же смысле.
- Да уж! Не в этом!
Бабы переключились на другое, а я не мог больше сидеть, выскочил на крышу и поскакал по ней навстречу заходящему солнцу.
Соня беременна! Неужели того шального, пьяного свидания перед нашим отходом было достаточно? Я буду отцом? Ой ли! А если не я, не от меня? Кто отец?
Ну а даже если отец – не я, то что? Какие обиды у меня могут быть. Да и неважно это.
Я – чудовище. А она – моя красавица. Вот и все. Жизнь не кончилась, однако.
Потом я еще другой разговор подслушал. Отцом ребенка был я, других у Софьи не было с тех пор, и она о ребенке говорила, как о моем.
И тогда я ночью прокрался и украл её. Зажал ей рот и унес.
Сначала она пыталась визжать, но я легонько ее придавил, а отпустил уже далеко за воротами и поставил на землю. Хочешь - кричи.
Но она молчала, глядя на меня округлившимися глазами и вглядываясь в меня.
- Свят, это ты?
- Я, - ответил, подумав - как раскат грома пророкотал.
Она дотронулась до моей руки, разглядывая ее – некрасивой, волосатой. От ее прикосновения я вздрогнул.
- Это я, Соня, - пробурчал, гадая, о чем она думает.
Она сделала шаг назад, не отрываясь от меня.
- Ну и здоров же ты стал. Как мы теперь жить-то будем, - спросила она озадаченно.
- Не знаю.
Так мы стояли и смотрели друг на друга, пока кто-то не завыл неподалеку. Она оглянулась и шагнула ко мне.
- Не бойся, - говорю. - Это паук, но он так, на Луну воет, от нечего делать.
- Откуда ты знаешь? - А сама оживилась, словно я ей книжку детскую про зверей читаю.
- Я теперь все знаю. И не такое даже.
- А что еще?
Вот не зря читал - София, значит мудрость. Стала она меня допытывать, хуже, чем вора на допросе. И как я зверей чую, и как я ночью вижу, и как я людям мозги зажимаю. Под конец устал я даже и зарычал, аж руки зачесались - да как ты такую красоту обидишь. Напугал только.
А уходить в Запрудье она мне не дала - вот ведь, бабы, ни силы, ни ума особенного, а тузами повелевает, которые в сто раз их сильнее и страшней.
- Нельзя уходить из высотки. После отца Закрай главным стал. Отец хотя бы не злой был, хоть управлял плохо. А Закрай дурак, и злой. Он все разваливает. А его банда всех давит. Уже несколько лучших ушли, из тех, что не пошли с отцом. Боимся, всё развалит - люди ворчат, но у него людей много, самых подлых к себе отобрал, всех в страхе держат.