Он вскочил на коня, подъехал к сходням парома и, дав шпоры своему Белолобому, выпрыгнул за борт в Тиссу.
— Уж пастух-то догонит их! Можете не сомневаться! — успокаивал сапожник загрустивших погонщиков.
Барышник, оставшийся на берегу, был иного мнения. Для его лошадей не хватило места на пароме, да, кроме того, он и сам боялся переправлять их вместе с рогатым скотом.
— Ну, теперь можете распрощаться с этим стадом! Не видать вам его, как своих ушей! — кричал он вслед едущим на пароме.
— Опять вылез этот прислужник Пилата, — разозлился скорняк. — Дайте-ка мне ружьё, я его сейчас пристрелю.
Между тем стадо уже приближалось к хортобадьскому берегу и, достигнув отмели, не спеша вышло на сушу. Пастух отстал от него, так как коровы плавают быстрее, чем лошади.
Выбравшись, наконец, на берег, он снял обмотанный вокруг шеи кнут и сильно щёлкнул им.
— Ага! Вот он уже сгоняет их! — говорили торговцы, стараясь успокоить погонщиков.
Но коровы воспринимают щёлканье бича по-своему: заслышав его, они лишь ускоряют свой бег.
Оставшимся на пароме пассажирам это приключение дало богатую пищу для разговоров. Паромщики утверждали, что это уже не первый случай. Хортобадьская скотина норовистая: как почует, что паром двинулся, так сразу дуреет, бросается в воду, плывёт к берегу и потом убегает обратно в степь.
—. Что ж тут удивительного, человек тоже любит свою родину, — заметил пряничник, слывший весьма начитанным.
— Ясное дело, — проговорила мыловарка. — Коровы убежали домой, так как у них там остались телята. А виноват в этом тот, кто разъединил матерей с детьми.
— А мне кажется другое, — проговорил сапожник со свойственным его профессии скепсисом. — Я не раз слышал, что хитрые бетяры, чтобы разогнать стадо, кладут себе в горящую трубку сало, за долгие годы скопившееся под тульёй шляпы. Скотина, как почует этот дым, тотчас же приходит в неистовство и разбегается в разные стороны. А тогда уж бродячему разбойнику ничего не стоит захватить часть стада. Я сразу почувствовал какой-то странный запах.
— И всё же, кум, вы не убежали.
Тут все расхохотались.
— Ну, скорняк, погоди! Дай только выбраться на берег!
Но оба моравских погонщика отнюдь не считали, что эта печальная история может служить поводом для смеха или для размышлений из области зоологии. Они вопили, как цыган, потерпевший убыток.
Старый паромщик знал немного по-словацки и старался их утешить:
— Не орите так, земляки. Нечего вам убиваться. Пастух не украдёт ваших коров. Он человек порядочный. Ведь недаром же у него на шляпе большая медная бляха с двумя буквами «Г» и «Д». А это вам не «Грабь» и «Дралу давай», а «Город Дебрецен». Никуда он с вашими коровами не денется. Когда мы вернёмся обратно, они все будут в загоне. Пастух их приведёт. С ним ведь собака, она тоже выплыла на берег. И если мы опять погрузим стадо, то коров надо будет связать по три вместе, а быка привязать за рога к железному кольцу, — так только и можно перевезти. Но плату за перевоз придётся заплатить ещё раз.
…Прошло добрых полтора часа, пока паром добрался до противоположного берега, выгрузил пассажиров, набрал новых и возвратился назад.
Погонщики побежали к корчме, надеясь возле неё найти стадо.
Но его нигде не было видно.
Барышник сказал им, что разъярённые животные помчались в заросли вербы, за ними скакал пастух со своей собакой, но вскоре и они исчезли в кустарнике. Коровы, словно взбесившись, бежали, не различая дороги, пригнув рога к земле и задрав кверху хвосты.
Приехавший с опозданием на гружённой горшками подводе гончар из Уйвароша рассказывал, что где-то в хортобадьской степи он повстречал стадо коров, с рёвом несущееся в сторону замских холмов. За ними скакал верхом парень с собакой. Дорогу им преградила река Хортобадь, они бросились в неё, и потом из-за высоких камышей уже не стало видно ни стада, ни всадника.
Хозяин парома обернулся к стоявшим разиня рот погонщикам и сказал:
— Вот теперь, землячки, можете реветь!
9
Охатская степь — пастбище «пёстрого» табуна.
От загона, стоящего посредине степи, до самого горизонта ничего кругом не видно, кроме пасущихся лошадей. Здесь лошади всех мастей, какие только есть на свете: гнедые, сивые, вороные, лысые, пёстрые, в яблоках, в крапинку, пегие, серые, рыжие, буланые и даже белые (довольно редкое явление среди молодых жеребцов). По всей вероятности, из-за такой разномастности табун и называют «пёстрым». «Чистокровный» табун — это совсем другое дело. В нём все лошади одной породы, одной масти.
Здесь пасутся кобылицы всех коннозаводчиков города Дебрецена, не знающие конюшни ни зимой, ни летом. Только раз в году старший табунщик сообщает хозяину о приплоде.
Оттого тут и вырастают на редкость выносливые лошади, за которыми приезжают на ярмарку из далёких земель. Не каждой лошади под силу песчаная дорога; горная лошадь, например, быстро выдыхается, если ей случается пройти по алфёльдской дороге.
Рассыпавшись группами, лошади мирно пасутся вокруг вожаков. Они беспрестанно щиплют траву. Учёные люди говорят, что когда Минерва создала лошадь, Юпитер проклял последнюю страшным проклятием: всегда есть и никогда не наедаться.
Четыре или пять верховых табунщиков сторожат тысячи резвых скакунов, сгоняя кнутами отбившихся от табуна.
Стойбище здесь устроено так же, как и стойбище рогатого скота: загон, «очаг», ограда от ветра, колодец. Только нет здесь ни тачечника-подпаска, ни кизяка, ни сторожевых овчарок. Дикие лошади не выносят подле себя собачьего духа: залягают до смерти не то что собаку, но и волка.
К полудню пасущиеся вразброд табуны начинают собираться к главному колодцу.
Но вот со стороны большого хортобадьского моста показались направляющиеся к загону две таратайки.
Старший табунщик, коренастый, плечистый, жилистый старик, прикрывая от солнца глаза ладонью, уже издали узнаёт гостей по их лошадям.
— Это почтенный Михай Кадар, а с ним — барышник Пеликан. Так я и знал, что сегодня явятся к нам — так и вышло, по календарю!
— Неужели и это есть в календаре? — посмеиваясь, спросил Шандор.
— А как же, сынок. В календаре господина Чати всё есть. Недаром же их благородие с этого дела построили себе трактир. В воскресенье в Оноде будет ярмарка, Пеликан поведёт туда лошадей на продажу.
Календарь в самом деле не подвёл. Господа приехали за лошадьми: почтенный Михай Кадар в качестве продавца, а Шаму Пеликан — покупателя.
Господин Михай Кадар, наверное, всем хорошо знаком. Это красивый круглолицый мужчина с небольшим животиком. Ходит он в расшитом тесьмой доломане, в сапогах со шпорами, на голове у него шляпа с загнутыми полями, в руках — тонкая длинная трость с набалдашником в виде птичьей головки. Он владелец того косяка, который сейчас во главе с рыжим жеребцом пасётся на лужайке.
Шаму Пеликан, напротив, костлявый мужчина, с очень горбатым носом, с бородой и большими усами; его спина и ноги немного искривлены, как у всех объездчиков. Он носит шляпу с высоко поднятыми полями и журавлиным пером, клетчатую жилетку, короткую куртку, широкие шаровары, заправленные в высокие сапоги. Из кармана у него торчит портсигар, в руках — закрученный на длинную ручку хлыст.
Господа слезли с таратайки и не спеша направились к загону, где их уже поджидал старший табунщик. Они поздоровались с ним за руку, после чего тот, отдав распоряжение своим помощникам, вместе с приезжими пошёл к табуну.
Два табунщика, громко щёлкая кнутами, выгнали вперёд косяк, в котором находились лошади и господина Михая Кадара. В нём было около двухсот диких жеребят, ещё не знавших узды.
В то время как оба пастуха полукругом гнали табун на приезжих знатоков, барышник указал одному из пастухов рыжую кобылицу, сразу ему понравившуюся.