Всю жизнь я прожил в России, а России — не знал… Разве не из таких вот «работяг», «шоферюг», продавцов, официантов, не из Доктора, у которого они все лечились (и который был убежден, что грибы становятся ядовитыми, если по ним проползет ядовитая змея), да еще Начальника, авторитет которого они признавали, разве не из этих самых человеческих единиц складывалось то, что мы все называем — СОВЕТСКИМ НАРОДОМ? Более того: люди, с которыми меня столкнула судьба — в НьюЙорке, на таксистской стоянке, за тридевять земель от страны, где мы родились и выросли — были никак не худшей частью этого народа. Они были тружениками и не были пьяницами. Если утром шел дождь, они не приезжали встречать первый самолет: отвозили жену — на работу, детей — в школу, хотя за это им приходилось расплачиваться лишним часом ночного труда.
Они были евреями, когда шли в синагогу, чтоб после службы поклянчить у раввина «мэбэль». Они были грузинами, когда чванились: «Разве вы можете понять, как мы жили?». Они были советскими, когда поссорившись с пассажиром, грозили американцу: «Подожди, вот придут наши!».
Таксисты были ничуть не хуже и не глупее людей, с которыми я привык общаться. Единственное отличие, которое я заметил, заключалось в том, что кэбби — и белые, и черные, и русские, и американцы — обладали, если можно так выразиться, н е д и с ц и п л и н и р о в а н н ы м м ы ш— л е н и е м.
Любой из моих пассажиров рассказывал о специфике своего куда более сложного, чем наш, бизнеса — несколькими фразами, за пять минут или за десять, сообразуя степень подробности лишь с продолжительностью поездки. Мои же нынешние приятели, таксисты, не умели этого, как я не умел ездить задним ходом. Если я спрашивал, что нужно делать, чтобы зарабатывать побольше, они отвечали:
— Умным не будешь…
Морща от напряжения лоб, — столь заумным показался ему мой вопрос, — кэбби-ветеран из Бенсонхерста сказал:
— В такси нужно иметь «мазл»*.
— Будешь работать — научишься! — резюмировал Алик-с пятнышком.
Доктор подвел ко мне кадрового водилу, с которым когда-то работал в таксомоторном парке в Одессе:
— Скотина, объясни человеку все, как следует, чтоб он не мучался!
— Почему не объяснить? — кивал таксер. — Он не делает бабки потому, что медленно едет. Я видел, как он едет…
Тем острее было задето мое самолюбие, что укол был справедлив. Я спросил:
— С какой скоростью ты сейчас ехал в «Кеннеди»?
— Семьдесят.
— Но ведь ты же часа полтора проторчишь здесь и потом под отелем — не меньше. Какой смысл в том, что ты выиграл десять минут на шоссе?
— Это дело привычки.
— А гнать с такой скоростью — не опасно?
— Работа на транспорте связана с авариями.
Можно хоть что-нибудь почерпнуть из таких объяснений? Скажите, можно?
— Доктор, вы в Союзе тоже водили такси? — поинтересовался я.
— Почему вы так решили? — обиделся Доктор. (* На идиш — счастье.)
— Я уже несколько раз слышал, что вы работали в таксопарке.
— Но я работал врачом. — Он благодушно улыбался: — «Скотобаза» — это же лучшие годы моей жизни!
— А что вы там, собственно, делали?
— Стоял на проходной и каждой скотине говорил: «Дыхни!». К обеду я был уже пьяный без водки…
Стоявшие вокруг нас таксисты заржали.
— Чем же вам эта роль так нравилась?