— Вы омерзительные, злобные твари! Подонки! — вскочил в чекер и так рванул с места задним ходом — выезд со стоянки был заблокирован кэбами, — что бедный Скульптор еле вывернулся из-под колес…
9.
Я кружил и кружил по пустому аэропорту, а руки — тряслись; я не мог прийти в себя. Господи, как глупо! Моя очередь, занятая в половине шестого, — потеряна. И ради чего? Несчастных, раздавленных эмиграцией людей я убеждал в том, что на самом деле им хорошо. А может, я хотел в чем-то убедить самого себя?
Среди моих записей, сделанных в ту, первую таксистскую осень, есть замусоленный блокнот с пометкой «Утренний Кеннеди» и списком действовавших в этой главе персонажей: Архитектор алкон, Грузинский стол, Тарелочка с микрофоном, Скульптор, исчезнувший Узбек… Под списком — жирно отчеркнут вывод, поразившее меня «открытие»: ЭМИГРАНТЫ НЕ ЛЮБЯТ АМЕРИКУ, а за этой записью следуют две мелко-мелко исписанных странички, озаглавленных — «Жареная картошка».
Сделанная бисерным почерком заметка начинается так: «Номер 830 по Пятой авеню, угол Шестьдесят Шестой улицы. Повторите, пожалуйста». — «Зачем?» — «Я хочу быть уверен, что шофер знает, куда нужно меня отвезти».
Странный пассажир был прав: недоразумения с перепутанным или недослышанным адресом иногда случались. Я повторил потаксистски: «Шестьдесят шесть и Пять» и, уловив в слове «пожалуйста» мягкое "Л", спросил:
— Вы из Англии?
— Из Восточной Африки.
Ответ произнесен с безупречной корректностью. Джентльмен разговаривает не с таксистом, а с незнакомым джентльменом.
— А чем вы вообще занимаетесь? — задал я вопрос, которым повадился щупать своих пассажиров.
— Как вам сказать… Читаю книги, коллекционирую марки…
— Если не возражаете, я имел в виду: что вы делаете, чтобы зарабатывать на жизнь?
— О, в этом смысле? Ничего… Совершенно ничего…
После войны ему п р и ш л о с ь прожить несколько лет здесь, в Штатах. Но зато с тех пор и он сам, и его дети навсегда освобождены от обязанности заниматься чем-то ради заработка.
И опять я не уловил весь смысл, который он вкладывал в свои слова.
— Вы часто сюда приезжаете? — спросил я. — Вам нравится Америка?
— Нравится? — он удивился чуть больше, чем позволяла ему его сдержанность. — А что, собственно, здесь может нравиться?
Я пошевелил лопатками, словно за шиворот попала холодная капля.
— Впрочем, вы, наверное, правы. Так не бывает, чтоб ничего не нравилось. Гм… Что же мне здесь нравится? Дайте подумать… Ага! Жареная картошка. Пожалуй, так: в Америке мне нравится жареная картошка.
«Мерзавец!» — подумал я, а вслух сказал:
— Эта страна сделала так много добра и вам лично, сэр, и всему миру, что ваш остроумный ответ звучит цинично.
— Что поделать…
С минуту мы ехали молча, но удержаться от продолжения разговора было трудно не только мне:
— Мои личные обстоятельства в послевоенные годы действительно переменились тут, в Америке; но это произошло скорей за счет некоторых недостатков, а никак не достоинств этой страны…
В своем ответе он не употребил ни одного из тех слов, которые, произнеси он их сейчас: «разбогател», «сколотил состояние», деньги" — прозвучали бы вульгарно.
— А страна, в которой вы теперь живете, вам нравится?
— Безусловно! И Швейцария мне нравится. И по-своему Франция.