Но разве я жил неотступной мыслью о Гелии?.. Я жил своей жизнью, заботами и дрязгами. Орал на сына из-за тройки по химии: «Ты живешь в эмигрантской семье и обязан учиться блестяще! Такси захотелось водить??..»
Когда пришла весть о том, что Гелий арестован, я воспринял ее, как мы обычно воспринимаем новость о том, например, что кто-нибудь из наших знакомых, будучи неизлечимо больным, попал в клинику, из которой ему, наверно, уже не выбраться… Жаль, конечно. Но ведь иначе и быть не могло…
9.
Недооценивая нашей госбезопасности, я думал, что на допросах Гелия будут бить. Но кроме того, что он арестован, мы ничего не знали. Не знали о том, что в его камере сверкает паркетный пол, что его сытно кормят, что тюремщики исключительно вежливы с арестантом, а за состоянием его здоровья следит специальная медицинская бригада…
Не знали мы и такой подробности: с десятого по двадцать седьмой день голодовки заключенного искусственно не кормили, а когда наконец накормили по всем правилам — с выламыванием рук, наручниками и хрустом крошащихся зубов — он почувствовал в шее — и г л у — и потом, уже мечась на койке в бреду, кричал: «Шприц!.. Январь!.. Японский укол!..» — а по ногам, вверх от носков медленно полз паралич…
Радиостанции передавали последнее открытое письмо Гелия:
«Леонид Ильич, вы старый человек. Смерть уже задевает вас своим крылом, от вас не отходят врачи… Всю свою жизнь вы прожили ложью. Не в мелочах — соседу и жене вы лгали. Лгали народам — своему и всего мира. Неужели вы так, во лжи, и умрете?..»
Но Брежнев в тот год еще не собирался умирать, а Бог не принимал молитв Гелия, который уже просил смерти…
Всего этого мы не знали.
10.
Очередную программу «Хлеб наш насущный», уже записанную на пленку, не пропустили в эфир. События, как это иногда бывает, опередили мой комментарий, и теперь в него необходимо было внести поправки. Телетайп отстукивал экстренное сообщение из Мюнхена:
"В газете «Литературная Украина» напечатана за подписью Гелия Снегирева статья «Стыжусь и осуждаю», в которой, в частности, говорится: «В процессе следствия у меня была возможность всесторонне проанализировать свою преступную деятельность, которая, как я теперь глубоко осознал, нанесла серьезный ущерб моей стране… Из отдельных, связанных с темпами развития нашего общества недостатков, я сделал неправильный вывод о несостоятельности советской системы…»
«Учитывая чистосердечное раскаяние Г.Снегирева, — продолжал строчить телетайп, — следствие по его делу прекращено и заключенный из-под стражи освобожден, так как не является более социально опасным…»
Амбициозному баловню захотелось «стать первой ласточкой, той, которая возвестит свободу»… Слава Богу, легко отделался. Раньше они ведь действительно убивали за такое. Но времена меняются, помягчел режим. Понемногу и они втягиваются в детант. Вот, пожалуйста: обезоружили противника и отпустили с миром…
С такими мыслями я отправляюсь в библиотеку.
— Ага, вот ты где! Давай три доллара…
Передо мной хорошенькая кокетливая москвичка. Здесь работает дикторшей.
— А почему это ты даже не спрашиваешь, для чего я требую у тебя деньги?"
— А с какой стати я должен спрашивать? Захочешь — скажешь.