- Игривая дурашка.
Из-за прямого воздействия солнца, Сэйд замечал, как искажается изображение попутчицы. Её розовая шёрстка с хвостиком искрились, терялся цвет, Репли становилось прозрачной.
- И это отвратительно.
Вглядываясь за приделы полупустого шоссе, Ванрайн подметил парочку старых рекламных щитов, до которых уже никому не было дела, издёрганные слои краски не спеша слезали с них.
На тёмно-синем фоне, что кое-как сопротивлялся давлению времён, застыли две пышных шевелюры мужчины и девушки, серого и розового окраса. Под ними большими белыми буквами гласил слоган:
*Шампунь ,,Шифи Лавиан "*
*И вы чище невинности!*
- Настоящая эпитафия – последние слова человека секундой сопровождающий постер своими глазами. "Подружка" краем ушка подхватила изречение, что заставило её не нарочно, но нагло развязать новую линию разговора, отвлекаясь от игрищ.
- О, верно сказано, Сэйди. – Произнесённый диминутив разрезал уши водителя, но он решил опустить недовольство. - Последняя коробка флаконов покинула Файклинс около тринадцати лет тому назад, забавно вспоминать о той шумихе?
- Если я правильно помню – рассеяно, и слегка скалясь, предположил Ванрайн – Был скандал из-за химических свойств? Сотням человек черепа прожгло. – Видя, что голограмма собирается ответить на поставленный вопрос, парень сразу добавил:
- Разве же люди не могут пользоваться средствами гигиены фальков? Волосы на голове будут сверкать, а?
- Хм…- Мнимо задумалась Репли на секунду. – Глупости всё это, - отрезала она. - Такой блеск того не стоит, только волосы испортишь. – Изо рта Репли на долю секунды донёсся странный скрип, а следом пошла монотонная читка информации. - Гель перестали выпускать из-за вредоносных побочных эффектов химического состава, в который входят…
- Я понял. – Оборвал её речь Сэйд. Его хмурый, ещё заспанный взгляд всё так же обращался вдаль.
Дорога сейчас вовсе не волновала его, глаза стремились дальше. Взирая на пустые поля, где никогда ничего не растёт, кроме теней от аэростатов и грузовых дирижаблей, обманчиво-зелёные луга, над которыми проходил старый монорельс, с не менее потрёпанными вагонами, Ванрайн, сам того не осознавая, возвращался к слиянию с песней. В изящный альянс гитары вступили бравые барабаны с ударными тарелками, а в унисон с ними вернулся и привлекательный, располагающий к себе голос певицы.
*Little darling, it’s been a long cold lonely winter
Little darling, it feels like years since it’s been here*
С лёгкостью пускал Сэйд свой взор ещё дальше, на одолевающий воспоминания, громадный, лучезарный и величавый храм Тонвана, стоявший подле Небесной горы. Близь его бело-жёлтых колонн, где когда-то бежал водопад, да реки, ныне выступали лишь высушенные остатки платформ, по которым тоненькими струнками стекали слабые серо-зелёные потоки невесть чего. Издали, конечно, не разобрать, но память вещала из прошлого месяца, что за храмом всё так же сад «Плодов Правосудия». Драгоценные, янтарные плоды Порядка свисали с золотистых ветвей яблонь Закона, соседствующие с главными достопримечательностями столицы, да и всей страны – * Purf Fottdel *, или как все в народе их называли: «Башни света»
Белые, точные формы прямоугольников торчали из земли. Одни ниже, другие выше, они неизменно устремлялись ввысь, порождая немыслимый восторг, аль ужас в сердцах всяк смотрящего. Большинству общества они казались лишь необычной статикой, а вот для полицейской структуры, для служителей храма, даже для самого сада – это самые настоящие пагоды. Такие строения не могли появиться на ровном месте просто так, и построить их никто не мог.
Прямое доказательство бога, богини, богов, для каждого религиозного гурмана.
Всегда пропорциональные, ровные, тонущие в тумане зори, словно стояли в назидание всему Векшальду, отторгая порочность мира, и всех желаний в тягостных головах. По крайней мере, так думал Сэйд. Каждый раз, после молитвенного обряда, он выходил с другими коллегами в сад, прогуляться под золотистыми ветвями, полюбоваться дивными творениями. Ванрайн хоть и не может назвать себя верующим, но белые колоссы вновь и вновь зарождали внутри человека эмбрион души, заставляю ту размышлять, иль, быть может, надеяться на замысел божественный. И каждый раз, покидая стены храма, душа тоже совершала обряд – затихала в груди, и умирала.