История с этим фильмом, снятым отчасти на государственные деньги, отчасти на спонсорские, тоже получилась прелюбопытной. Официальная претензия к режиссёру заключалась в том, что фильм вышел на сорок минут длиннее оговорённого в предварительных условиях. Вот эти сорок минут Хржановскому и предложили вырезать. Уделив особое внимание злоупотреблению натурализмом в форме пьяного старушечьего стриптиза и сквернословием. Ну и кое-чему другому тоже… На мой взгляд, дело заключалось как раз в другом. А именно вот в чём: в одной из начальных сцен фильма персонаж, выдающий себя за сотрудника кремлёвской охраны (а на деле являющийся оптовым торговцем мясом), отвечая на вопросы случайных собутыльников, утверждает, что президент у нас — нет, не пьёт, а вот супруга его… «Но он же не настоящий сотрудник! Он же всё выдумывает!» — возмущался в баре петербургского Дома кино молодой режиссёр.
— А вот представьте себе, — со старческой мудростью возразил ему я, — что именно этот фрагмент прокручивают Путину. Или Сечину. Или хотя бы Суркову. Кто прокручивает? Министр культуры в борьбе со Швыдким. Сам Швыдкой в борьбе с Голутвой. Кто угодно. Вот, мол, какое кино снимают у нас на народные денежки! Поэтому вам и говорят: уберите лишние сорок минут. А на деле надо убрать всего две…
Но молодые люди из хороших кинематографических семейств (Илья сын знаменитого аниматора) бывают и максималистами. И бывает, их максимализм торжествует. Как и произошло в случае с фильмом «4». А вот судьба спектакля «Нос» сложилась печальнее.
В начале ноября мне позвонили с REN-ТВ и попросили принять участие в съёмках сюжета, посвящённого полному и окончательному запрету «Носа», увы, уже — вопреки июльским заверениям — состоявшемуся. В сюжете мне отводилась роль комментатора, рассуждающего о цензуре вообще и о самоцензуре в частности. Благо, опыт советских десятилетий подсказывает, что самоцензура, или, как её ещё называют, внутренняя редактура, куда страшнее. «Лишь бы о нас плохо не подумали!» — и каждый начальничек, сидя на своём шестке, отрубает любимой собачке малюсенький кусочек хвоста. «А раз так, то пропади оно всё пропадом!» — думает селекционер — и выращивает собаку бесхвостой. И тогда ей — по малюсенькому такому кусочку — начинают отрубать лапки.
Обо всём этом я и сказал в сюжете REN-ТВ. Упомянув, наряду со спектаклем «Нос», и фильм «4» как единственный по сей день известный мне пример вмешательства цензора (внешнего или внутреннего) в творчество современных художников. И подчеркнув решающую роль в этом вопросе нашего собственного страха — внутреннего редактора, не выдавленного по капле раба.
Вы будете смеяться, но сюжет в эфир не выпустили. Не только мой монолог, но и сюжет про запрет спектакля «Нос» вообще.
Так что в следующий раз, когда меня пригласят поговорить на аналогичную тему, я расскажу не о двух случаях самоцензуры, а о трёх.
2005
Осеннее построение телевидения
В обывательском представлении пресловутая борьба за рейтинг сводится к конкуренции одних аналитических программ с другими, игр с играми, «мыла» с «мылом», кинокартин с кинокартинами и так далее. То есть к конкуренции контента. И по осени каждый уважающий себя канал должен предложить нечто новое. А если старое — то непременно высококачественное или хорошо забытое. А главное, чтобы было лучше, чем у ближайшего соседа. У соседа по рейтингу и по целевой аудитории. И точь-в-точь в то же время. Всё это взятое вместе называется контрпрограммированием.
Это и так, и не так. Потому что качество контента волнует руководство каналов лишь во вторую очередь. Даже в третью, если вспомнить, что решающим фактором благополучного существования канала является приток рекламы, а реклама нынче приходит на канал (или уходит оттуда) лишь по тайной отмашке властей. Но в первую очередь (или, с учётом вышесказанного, во вторую) канал обязан предъявить по осени грамотно выстроенную сетку вещания. Или, на профессиональном сленге, — линейку. Здесь зарыта собака, здесь ключ от квартиры, где деньги лежат, здесь сокровища Аладдина и доблести телевизионного паладина.