— Но вы же говорили, что имеете перед ним какие-то обязательства?
— Кое-какие есть.
— Тогда как же, в свете ваших принципов, вы терпите такое положение?
— Предоставьте это мне, Жюльетта. — Затем Сен-Фон переменил тему и снова выразил свое восхищение тем, как я подготовила нынешний вечер. — Вы женщина с безупречным вкусом и бесконечной мудрости; чем лучше я вас узнаю, тем больше убеждаюсь, что не должен расставаться с вами.
И потом впервые он обратился ко мне фамильярно, на «ты», и с торжественным видом разрешил мне, оказав тем самым великую милость, обращаться к нему точно так же.
— Я буду всю жизнь служить тебе, Сен-Фон, если таково твое желание, — ответила я. — Мне известны твои вкусы, я буду удовлетворять их и, если ты хочешь сильнее привязать меня к себе, постарайся угождать моим желаниям.
— Поцелуи меня, небесное создание, а завтра утром тебе выдадут сто тысяч франков, так что решай сама, знаю ли я желания твоего сердца!
В этот момент к нам подошла старая женщина, просившая подаяние.
— Это еще что такое? — удивился Сен-Фон. — Кто пустил сюда эту шваль? — Он с изумлением уставился на меня, заметил на моих губах улыбку и сразу догадался.
— Прелестно, прелестно, — тихо пробормотал он. — Ну и что же тебе надобно? — повернулся он к нищенке.
— Увы, мой господин, я прошу милостыню, — ответила она. — Может, вы соблаговолите взглянуть на мою нищету?
Она взяла министра за руку и завела в маленькую хижину, освещенную тусклой, свешивающейся с потолка коптящей лампой, где на почерневшей от сырости соломе лежали двое детишек — мальчик и девочка — не старше восьми-десяти лет, оба голенькие.
— Посмотрите на эту несчастную семью, — обратилась к нам нищенка. — Вот уже три дня у меня нет для них ни крошки хлеба. Вы очень богатый человек, так будьте же милостивы и помогите несчастным обездоленным детям. Я вас не знаю, сударь, но, может, вы знакомы с господином Сен-Фоном?
— Да, — скромно ответил министр.
— Так вот, перед вами его рук дело! Он приказал засадить моего мужа в тюрьму; он лишил нас той малости, что у нас была, и вот в таких условиях мы живем почти целый год.
Самым главным в этой сцене, друзья мои, тем, чем я вправе гордиться, была ее абсолютная подлинность: я заранее, с большим трудом, разыскала этих несчастных жертв несправедливости и алчности Сен-Фона, а теперь представила их ему во плоти, чтобы снова пробудить в нем порочность.
— Ах, негодяй! — воскликнул министр, пристально глядя на жалкую женщину. — Да, я хорошо знаком с ним, клянусь Богом, и вы также с ним познакомитесь: он перед вами… Знаешь, Жюльетта, ты прекрасно устроила эту встречу, у меня просто нет слов… Ну и на что ты жалуешься? Я отправил твоего мужа в тюрьму, а он ни в чем не виновен? Это правда. Но это еще не все: твоего мужа больше не существует. До сегодняшнего дня ты от меня скрывалась, а теперь отправишься вслед за ним.
— Что мы вам сделали, господин?
— То, что жили со мной по соседству и имели маленькое поместье,' которое не захотели продать мне. Но теперь оно мое: я вас разорил и завладел им. И вот ты просишь у меня милостыню. Неужели ты считаешь, что я огорчусь, если ты сдохнешь с голоду?
— Но ради этих бедных детей…
— Во Франции таких слишком много — около десяти миллионов, и прополоть сад божий — значит оказать обществу большую услугу, — он, прищурившись, посмотрел на детей, пнул ногой сначала одного, потом другого. — Впрочем, не такой уж плохой материал. Зачем ему пропадать зря?
При этом член его отвердел невероятно от всего увиденного; содомит нагнулся, схватил за плечи мальчика и с ходу овладел им; следующей стала девочка, и с ней было проделано то же самое. Потом он возбужденно закричал:
— А ты, старая стерва, покажи-ка мне свой сморщенный зад, я хочу увидеть твои дряхлые ягодицы, чтобы кончить!
Старая женщина зарыдала еще сильнее и стала отбиваться, так что мне пришлось помочь Сен-Фону. Осыпав жалкое тело грязной бранью и ударами, распутник вонзил в него свой инструмент, и все время, пока насиловал мать, он яростно пинал ногами ее отпрысков, буквально втаптывая их в грязную солому, а в момент кульминации одновременно с семенем разрядил свой пистолет в ее голову. И мы удалились из этого прибежища несчастий, волоча за собой четырнадцатилетнюю девочку, чьи ягодицы только что жадно целовал Сен-Фон во время всей этой процедуры.
— Итак, сударь, — сказала я, когда мы шли дальше, — с этого момента поместье этой семьи полностью принадлежит вам, и вы можете делать с ним, что хотите. Эта жалкая женщина обивала пороги адвокатов и чиновников, ее мольбы были уже услышаны, и затевалось крупное дело; по правде говоря, у вас могли быть серьезные неприятности, то есть вам грозила опасность с ее стороны. Поэтому я разыскала ее, приютила здесь и подкармливала, и вот теперь вы от нее избавились.
Сен-Фон пришел в неописуемый в'осторг и дрожащим от возбуждения голосом повторял:
— Ах, как это сладостно — творить зло! Какие сладострастные чувства оно вызывает! Ты не можешь представить себе, Жюльетта, как дрожат, будто наэлектризованные, все фибры моей души от этого поступка, который я совершил с твоей помощью,.. Ангел мой, небесное создание, мое единственное божество, скажи мне: чем могу я отблагодарить тебя?
— Я знаю, что вам нравятся люди, жаждущие денег, поэтому я прошу вас увеличить обещанную сумму.
— Кажется, речь шла о ста тысячах?
— Да.
— Ты получишь в два раза больше, милая Жюльетта. Но постой, что там еще такое? — И министр застыл на месте при виде двух мужчин в масках и с пистолетами в руках, которые неожиданно выросли перед нами. — Эй, господа! Что вам угодно?
— Сейчас увидишь, — процедил один из них и быстро и ловко привязал Сен-Фона к дереву. Другой так же ловко спустил с него панталоны.
— Что вы собираетесь делать?
— Преподать тебе урок, — ответил первый, взмахнув сплетенной из ремней плетью и с оттягом опустив ее на министерскую задницу. — Проучить тебя за то, что ты сделал с этими бедными людьми.
После трех или четырех сотен ударов, которые привели главным образом к тому, что истощенный орган Сен-Фона вновь взметнулся вверх, второй нападавший усилил экстаз моего любовника, введя в его анус гигантский член; совершив бурный акт, он тоже взял плеть и еще раз отодрал министра, который в это время правой рукой лихорадочно трепал ягодицы девочки, а левой — мои. Наконец, Сен-Фона отвязали, нападавшие растворились в темноте, а мы втроем снова вышли на ночную лужайку.