– И эти мерзкие дела, – заметила Жюстина, – разумеется, не исключают самого грязного инцеста?
– Еще бы! – ответила Розали.
– О Господи, ты меня пугаешь…
– Ты все увидишь сама, мой ангел, – снова заговорила любезная дочь Родена. – Да, увидишь сама, своими глазами. А теперь пойдем со мной, сегодня у нас пятница, в этот день отец наказывает провинившихся: это и есть источник удовольствий Родена: он наслаждается, когда мучает учеников. Иди за мной, и ты увидишь, как это происходит. Из моей туалетной комнаты хорошо все видно, мы тихонько проберемся туда, только не вздумай проболтаться о том, что я тебе рассказала и что ты увидишь. Жюстине было необходимо познакомиться с нравами нашего нового персонажа, предоставившего ей кров, она не хотела упускать ни одной возможности увидеть его без прикрас, поэтому сразу последовала за Розали, которая подвела её к стене, – где сквозь неплотно пригнанные доски можно было видеть и слышать все, что творится и говорится в соседней комнате. Мадемуазель Роден и её брат были уже там. Мы с точностью передадим все слова, сказанные ими с того момента, как Жюстина прильнула к наблюдательной щели, впрочем, они пришли незадолго до нашей героини, поэтому сказано пока было немного.
– Кого ты собираешься выпороть, братец? – поинтересовалась распутница.
– Я хотел бы заняться Жюстиной.
– Той красивой девицей, которая так вскружила тебе голову?
– Ты её знаешь, сестренка; нынче ночью я два раза совокуплялся с тобой и оба раза кончал с мыслью о ней… По-моему, у неё прелестная жопка, ты не представляешь, как мне хочется её увидеть!
– Мне кажется, это совсем не трудно.
– Труднее, чем ты думаешь… Здесь дело в добродетельности, в религии, в предрассудках – вот чудовища, которых нам предстоит победить. Если я не возьму эту цитадель штурмом, я никогда не буду её хозяином.
– Черт меня побери, но если ты хочешь её изнасиловать, я обещаю тебе помочь, и будь уверен, что мы справимся с этим делом либо хитростью, либо силой. Словом, эта сучка никуда от нас не денется.
– А тебя она не вдохновляет, сестрица?
– Она очаровательна, но мне сдается, что ей недостает темперамента, и я допускаю, что с её фигурой она скорее возбудит мужчину, чем женщину.
– Ты права, однако меня она очень волнует… да, волнует безумно. При этом Роден приподнял юбки сестры и несколько раз довольно чувствительно похлопал её по ягодицам.
– Поласкай меня, Селестина, вдохни в меня силы. И наш герой, устроившись в кресле, вложил свой детородный орган в руки сестры, которая несколькими умелыми движениями наполнила его энергией. В это время, придерживая поднятые до пояса юбки Селестины, не сводил блестящих глаз с её ягодиц: он их поглаживал, раздвигал в стороны, и поцелуи, которыми он их награждал, красноречиво свидетельствовали о том, как сильно действует этот трон любви на его чувства.
– Возьми розги, – сказал Роден, приподнимаясь, – и обработай мне зад: нет на свете другой процедуры, которая меня возбуждала бы до такой степени. Я сам займусь этим сегодня, моё воображение уже настолько распалилось, что я вряд ли выдержу. Селестина открыла шкаф и извлекла оттуда несколько связок прутьев, разложила их на комоде и, выбрав самую лучшую, принялась осыпать– хлесткими ударами своего братца, который возбуждал себя руками, корчился от удовольствия и восклицал сдавленным голосом:
– Ах, Жюстина, если бы ты была здесь!.. Но я все равно возьму тебя, Жюстина, ты побываешь в моих руках, чтобы не думала, будто я оказал тебе гостеприимство просто так… я жажду увидеть твою жопку и я её увижу… я выпорю её, о, как сладко я её выпорю, твою чудную жопку, Жюстина! Ты ещё не знаешь, что значат мои желания, когда их порождает разврат! В этот момент Селестина, отложив розги, оперлась руками в подлокотники кресла и, приподняв свои ягодицы, бросила брату вызов, но Роден, вознамерившись не расходовать свои силы, а беречь их, довольствовался несколькими шлепками, двумя или тремя укусами и попросил сестру пойти за детьми, которых он предназначал для сладострастной экзекуции. Воспользовавшись этой паузой, Жюстина прильнула к своей подруге и прошептала:
– Боже мой! Ты слышала, что он задумал со мной сделать?
– Ах, милая подружка, – ответила Розали, – боюсь, что тебе этого не избежать, но если бы это случилось, ты была бы единственной, кто покинул этот дом нетронутой.
– Я убегу, – сказала Жюстина.
– Это невозможно,, – возразила Розали, – отцовская профессия дает ему право держать двери на запоре, и этот дом похож на монастырь. В случае попытки сбежать тебя сочтут соблазнительницей или воровкой и отправят в Бисетр [Бисетр – богадельня, служившая одновременно тюрьмой.]. Самое разумное – это потерпеть. Здесь послышался шум, который заставил наших шпионок вновь прильнуть к щели. Селестина ввела в комнату девочку четырнадцати лет, белокурую и соблазнительно красивую, как сама Любовь. Бедняжка, вся в слезах, в ужасе от того, что её ожидало, дрожа всем телом, приблизилась к своему наставнику; она упала ему в ноги и стала молить о пощаде. Но несокрушимый Роден в предвкушении экзекуции уже разжигал первые искры своего сладострастия, и они вырывались из его сердца безумными взглядами.
– Нет, нет! – воскликнул он. – С вами это слишком часто повторяется, Жюли, и я уже начинаю жалеть о своей снисходительности, которая только подтолкнула вас к новым проступкам. Что же касается последнего, его серьезность переходит все границы, и моё мягкосердие…
– Опомнитесь, брат, – вмешалась Селестина, – о каком мягкосердии вы говорите! Вы же поощряете эту девчонку к непослушанию, и её пример будет заразителен для всего заведения. Вы уже забыли, что эта мерзавка только вчера, входя в класс, сунула записку одному мальчику…
– Этого не было, – ответила кроткая девочка сквозь слезы, – это неправда, сударь, поверьте мне… я на такое неспособна.
– Не верь этим упрекам, – быстро проговорила Розали на ухо Жюстине, – они это придумали нарочно, чтобы иметь предлог для наказания; эта девочка – сущий ангел, отец так суров с ней, потому что она отпирается. Между тем сестра Родена развязала шнурок, поддерживающий юбки девочки, которые тут же упали к её ногам, и, высоко подняв нижнюю рубашку, обнажила перед взором своего брата маленькое изящное, исполненное скрытого сладострастия тело. Развратник овладел руками девочки и привязал их к кольцу, прикрепленному к балке, которая стояла посреди комнаты и служила этой цели, затем взял связку розг, вымоченных в уксусном растворе и приобретших ещё большую гибкость и упругость, заставил сестру взять в руки свой член, и она, опустившись на колени, настраивала его, пока Роден готовил себя к самой жесткой, самой кровавой операции. Грозу возвестили шесть не очень сильных ударов; Жюли затрепетала… Несчастная, она больше не имела возможности защищаться, потому что могла двигать только своей красивой головкой, трогательно повернутой к палачу; её волосы были растрепаны, слезы заливали прекраснейшее в мире лицо… самое нежное и беззащитное лицо. Роден некоторое время созерцал эту живописную картину, воспламеняясь, и вот его губы слегка прикоснулись ко рту жертвы. Он не осмелился поцеловать её, не посмел слизать слезы, исторгнутые его жестокостью; одна из его ладоней, более дерзкая, чем другая, пробежала по детским ягодицам… Какая белизна! Какая красота! Это были розовые бутоны, которые возложили на лилии руки граций. Каков же должен быть человек, решивший подвергнуть пыткам такие нежные, такие свежие прелести! Какое чудовище могло черпать удовольствие в юдоли слез и страданий? Роден продолжал созерцать, его суетливый взгляд пробегал по обнаженному телу, его руки наконец осмелились осквернить цветы, предназначенные для этого. Распутник приступил к божественным полушариям, которые волновали его сильнее всего, он то растягивал их в стороны, то снова сжимал, впитывая взором их волнующие изгибы. Только они привлекали его внимание, хотя совсем рядом находился истинный храм любви, а Роден, верный своему культу, не соизволил взглянуть на него, будто боялся его даже увидеть. Как только этот злополучный предмет оказывался в поле его зрения, он старательно прикрывал его: самая незначительная помеха отвлекала распутника. В конце концов его ярость достигла предела и выразилась в гнусных инвективах: он начал поносить ужасными словами и осыпать угрозами бедную несчастную девочку, не перестававшую трястись всем тельцем под ударами, готовыми вот-вот разорвать её. Селестина продолжала возбуждать его, обезумевшего от страсти.