Он живет в своей маленькой покатой мансарде, как анахорет. «Анахорет!» — это еще одна любимая фраза, он вульгарно тыкает себе в щеку пальцем, когда ее произносит, позволяя своему вертящемуся глазу повсюду взывать к дамскому снисхождению, в которое он, по секрету, верит.
Однако это к выгоде Клеа; в присутствии «совершенной леди» он чувствует обязанность напускать на себя защитную окраску, которую отбрасывает в ту секунду, как леди исчезает. Правда же гораздо печальнее. «Я некоторое время наставлял скаутов, — сообщает он мне по секрету. — В Хакни. Это уже после моего комиссования. Но я должен был защищать Англию, старина. Напряжение же оказалось почти невыносимым. Каждую неделю я ожидал увидеть заголовок в «Ньюс оф де Уорлд», «Очередная юная жертва грязных желаний начальника скаутов». Мои детки были специалистами по охоте. Я называл их добродетельными юными итонцами. Начальник, бывший до меня, получил двадцать лет. Этого достаточно, чтобы у кого хочешь возникли сомнения. Такие вещи заставляли думать. В Хакни я не мог обрести равновесия. Должен заметить, сейчас для меня уже все позади, но мне хочется, чтобы в моей душе был мир, особенно в этом смысле. Так или иначе, в Англии больше никто не чувствует себя свободным. Посмотрите, как они пощипали священников, почтенных церковников и прочих. У меня началась бессонница от треволнений. Я выехал за границу в качестве частного воспитателя, — это связано с Тоби Меннерингом; его отец был членом парламента, желавшим отыскать повод для путешествия. Он хотел отправиться в морской вояж. Таким образом я остановился здесь. Я сразу увидел, что здесь хорошо, все легко и свободно. Почти сразу получил работу в отряде полиции нравов под началом Нимрод Паши. И вот я здесь, мой дорогой мальчик. Никаких причин для недовольства, не правда ли? Оглядывая с востока на запад эту изобильную дельту, что я вижу? Миля за милей — ангельские маленькие черные попки».
Египетское правительство с привычным для них донкихотством, левантийской расточительностью по отношению к любому иностранцу, продемонстрировавшему хоть какую-то теплоту и дружелюбие, предоставило ему вид на жительство в Александрии. Говорят, что после приглашения Скоби в полицию нравов порок принял такие угрожающие размеры, что нашли необходимым повысить его в должности и перевести в обычную полицию, хотя сам Скоби всегда настаивал, что его перевод подразумевал заслуженное повышение, я же, со своей стороны, никогда не отважился поддразнивать его на этот счет. Его работа весьма необременительна. Час-другой каждое утро он проводит в полуразвалившейся конторе в верхней части города — в окружении блох, прыгающих из крошащегося дерева его старомодного стола. Он честно съедает ленч в Лютеции, когда позволяют средства, покупает себе яблоко и бутылку бренди для вечерней трапезы там же. Длинные ужасные летние полдни проводятся во сне и в перелистывании газет, которые он приносит от знакомого грека — газетчика. (При чтении на макушке его черепа что-то мягко пульсирует.) Зрелый плод.