От испытанного уважения даже подписал им книжку, вообще последнюю. Приняли с радостью. Милиция, оказывается, тоже бывает разная.
Меня сегодня жена отругала по телефону за то, что я перекашиваю пространство.
Задумался.
А ведь действительно: прихожу, помню в комнату в общежитии, тихий, худенький с матрасиком. Там все сидят за чертёжными досками, чертят. Я тихо лежу в уголке, читаю братьев стругацких, инициатив никаких не выражаю. Через два месяца заходишь в ту же самую комнату, а там уже пьют одеколон и отстаивают в стаканах зубную пасту поморин.
Однажды, помню, пятикурсники, все уже тогда женатые, сжалившись надо мной, пустили меня пожить в свою комнату, тем более, что все они уже снимали квартиры. Через три месяца один пятикурсник зашёл посмотрнеть как там поживает его койка и обнаружил на ней голую бабу с подбитым глазом. На полу валялся заблёванный студент, имени которого никто не помнит.
«Уважаю», — сказал не лишённый юмора пятикурсник. А я тут не при чём, я вообще слушал через наушники пластинку Пола Маккартни.
Всякая комната, в которой я поселялся, через некоторое время становилась легендарной и пресловутой при том, что я ровно ничего там не делал. Но каким-то образом там заводилось блядство и алкоголизм, а иногда и самогоноварение.
Я не знаю, как это у меня получается. Я ведь действительно практически никогда ни в чём не участвую.
Меня тут попрекнули в том, что я не смотрю в глаза собеседника, когда с ним разговариваю.
И это чистая правда. Действительно не смотрю — у меня электроника внутре очень хрупкая. Насмотришься ещё там какой-нибудь хуйни.
В глаза я смотрю только тем, кого я намереваюсь выебать, и тем, кому готов дать в рыло.
Опять блядь истекает миграционная карточка. Надо пересекать границу.
В позапрошлый раз я ездил в Гомель, потом на автобусе до украинской границы, а там высаживают в коллектор для таджико-туркмено-узбеко-казахских гастарбайтеров. Родные все лица.
Когда гастарбайтеров набирается штук сорок, белорусский пограничник обводит их, то есть, нас вокруг пограничного столба, после чего каждому выдают свежую миграционную карту на три месяца. Пограничник, опять же, вежлив, ни разу не скажет «как же вы заебали, ёбаные чурки» и не просит ни копейки денег. Хотя мог бы, ибо группа гастарбайтеров ведёт себя именно как стадо баранов: они выделяют из себя старшего по возрасту, не обязательно самого умного, и потом послушно ходят туда, куда пошёл он. Я заебался заполнять за них эти самые карточки, потому что только казахи и узбеки умеют писать по-русски.
Так что ну ё нахуй. Съезжу я лучше в ближайший украинский город Чернигов, якобы на встречу с читателями, которых у меня там нет.
А что можно посмотреть в городе Чернигов за два с половиной часа, никто не знает?
К соседям приехали в гости два православных батюшки.
Мы с другим соседом пошли из любопытства на них поглазеть. Батюшки сидели распаренные после бани, попивали пивко. Но очень умеренно — по бутылке ноль тридцать три на лицо.
«Андрей, Андрей» — представились батюшки. «Дмитрий, Дмитрий» — представились мы.
Посидели немного, поговорили о том, о сём, о пятом и десятом. Никакой фофудьи — ни единого упоминания о божественном, вопросов «а крещённые ли вы», чем так грешат набожные тётушки. Так — что-то про музыку, про Америку и прочую чепуху. Обычные мужики из Питера без оканья и церковнославянизмов.
Один из Андреев рассказал про свою матушку (это так жена батюшки называется, вдруг кто не знает). Она по образованию энтомолог со специализацией на жесткокрылых, а если по-простому, то тараканах. И вот у них весь дом был заставлен банками с этими тараканами — бразильскими, гонконгскими, сенегальскими, ну и прочими.
Когда матушка в первый раз была на сносях, она однажды сказала задумчиво: «Или дети, или тараканы». Вздохнула, собрала все банки в сумку и куда-то унесла.
Поговорили, пошли по домам. По дороге сосед сказал злобно: «Ну и откуда у них деньги, чтобы в Америку ездить?»
«Да ты не знаешь, что ли? — ответил я. — Опиумом торгуют, опиумом. Для народа».
Город Чернигов мне понравился, при том, что чего там можно увидеть за два часа?
Ну вот как обычно заходишь в заведение и принюхиваешься: остаться тут выпить по сто или же ну его нахуй, пойдем отсюда. В Чернигове я выпил двести пятьдесят.