И тогда я из уважения к директору сел наконец писать книжку. Я не мог её не написать. Она висела надо мной как гигантский кирпич.
С тех пор прошло ещё два года.
Каждое утро я просыпался с мыслью: а книжка-то не написана! Я тогда брал косу и шёл косить траву, дабы заглушить её шуршанием крики совести.
И вдруг — хуяк, в самых неподходящих условиях, когда жена уехала кольцевать птиц на Куршскую косу, а я бродил с маленьким мальчиком по лесопарку Сосновка, я вдруг однажды ночью сел за компьютер и собрал в кучу всю ту хуйню, которую собирался собрать все эти четыре года.
И посмотрел я на то, что получилось. Получилось что-то очень беззащитное, в которое можно сморкаться с двух метров. Не смешное.
Лёг в кровать к маленькому мальчику. Было семь часов утра. Маленький мальчик обнял меня за шею и сказал во сне «Митя люблю папу».
Через два дня сходил в издательство, мне там директор дал несколько разноцветных бумажек, которые я тут же отправил маме в город Астана. Но на банку пива, впрочем, немного денег осталось.
Это я к тому, что в данный момент я, пожалуй, что счастлив.
А вы ведь небось думаете, что выражение «темно, хоть глаз выколи» — это некая художественная гипербола.
Ага. Я вот тут вышел ночью, как тут выражаюстся «на двор», а если по-простому, то поссать и увидел, что такое тьма. То есть вообще нихуя не увидел. Постоял специально минут десять. Спелеологи рассказывают, что в пещерах, где нет вообще никакого света, у человека включется некое вторичное зрение. Не знаю, в пещерах может быть и включается, а на открытых пространствах — нихуя. И замёрзнуть, слегка выпимши, насмерть на собственном крыльце, потому что не сумел найти дверную ручку — это не анекдот.
Ну да впрочем и хуй с ней, с тьмой. В утренней автолавке вот вместо перманентно пээмэсной тётки Лены завелась юная барышня Оксана. Когда она насыпает для скотины-степана два кило макаронов, я целомудренно смотрю в сторону, дабы не увидеть вытутаированный на ней чуть выше жопы узор. Ибо я люблю свою жену и никого больше. И тем горжусь.
Да, и немного про Оксан.
Когда мне было года двадцать четыре и я обучался в институте иностранных языков в городе Алма-Ата, я однажды насмерть разругался по пустяковому поводу (типа книжку кто-то у кого-то взял почитать и не отдал) с сожителями по общежитию и переехал жить к приятелю по пьянкам Андрюхе на угол Абая и Баумана. У него как раз комната пустовала, а времена были ещё не очень монетизированные, то есть задаром.
Жили бурно. У меня был стереоламповый проигрыватель с подключенным к нему катушечным магнитофоном, на котором вращалась всякая прогрессивная музыка типо алан парсонз проджект. Каждый вечер, понятное дело, бабы, которых ебли, кому что достанется, в отдельных комнатах. Никакой групповухи, ни-ни. Горбачёв тогда только-только начал антиалкогольную кампанию.
Да, так вот про любовь. Двор был общий с андрюхиной тёткой — пышной еврейкой по имени Соня, в застёгнутом на одну пуговицу домашнем халате. Я, впрочем, хотя и не мог порой отвесть глаз от небрежно вывалившейся из декольте сиськи размера эдак примерно пятого, бил себя мысленно по рукам, ибо не для меня это вывалилось, а так, чисто случайно.
А у Сони была ещё впридачу дочка. Восьмой класс, пятнадцать лет и привет режиссёру Поланскому. Розовое платьице, натуральная блондинка (свят-свят-свят) и серые прозрачные глаза, которыми она на меня как один раз посмотрела, так я их с тех пор и рисую, когда хочется рисовать.
Ох, блядь, как же она надо мной глумилась и издевалась. Двор-то был общий и мы вместе собирали черешню и вишню. Мы сидели с ней как птицы на одной ветке и, когда никого из её родственников не было видно, самозабвенно целовались.
Однажды, когда был дикий дождь, она пришла ко мне совершенно мокрая под одеяло.
И я, молодой ещё тогда, дурак, понял одну штуку: не нужно лезть к этой девочке внутрь с круглосуточно торчащим по её именно поводу хуем. Она приходит сюда не за этим, а за, извините уж за такое слово, любовью, которой тут дохуя. Да, иногда любовь удачно совмещается с еблей, но это чуть позже. А пока что — спать.
Да, забыл упомянуть, что предыдущее моё сообщение практически полностью спижжено у французского писателя-социалиста Ромена Ролана.
Писатель этот знаменит, помимо личной встречи с Иосифом Виссарионовичем Сталиным, тен, что он полжизни писал необычайно нудный роман «Жан Кристоф» в четырёх томах, который даже я, готовый в молодости читать всякую дрянь, так и ниасилил.