- Лихо, сержант, бандита уделал, - услышал Костя совсем рядом, - с одного удара такого борова завалить! Надень-ка на него браслетики, пока не очухался.
Костя понял, что действовать нужно немедленно. Кинжал оказался под рукой: падая, он инстинктивно вцепился в рукоять. Сантиметрах в двадцати от лица он увидел носок чёрного кирзового ботинка. Отвратительный запах казённой ваксы ударил в нос и послужил своеобразным сигналом к действию. Стараясь не обращать внимания на тупую боль в затылке, Костя вскочил, в его руке сверкнул серебристый лучик кинжала, который в следующее мгновенье пропорол сизую шкуру полицая. Омоновец хватал воздух открытым ртом, как рыба, выброшенная на лёд, но Костя уже ничего этого не видел. Дикое желание выжить придало ему новых сил. Одним прыжком он пересёк двор, мелькнул над забором и был таков.
Охота на волка
По счастью с другой стороны забора рос сплошной бурьян, разбавленный кое-где небольшими группками деревьев. Очутившись в зарослях уже зазеленевшей бузины, Костя с быстротою ящерицы пополз вдоль забора и правильно сделал, поскольку вслед почти сразу защёлкали одиночные выстрелы из АКМСД.
- Упустили, твари! – хрипел начальник караула. – Левыкин! Отсечь гада от леса. Башкой отвечаешь!
- Так. К лесу не пробиться, - отметил Костя, - но хрен вам на воротник, менты поганые.
И он ложбинкой пополз к речке.
- Надо на ту сторону. На ту сторону. Сторону. Надо, - стучало в висках.
Скатившись с небольшого обрыва, Костя плюхнулся в воду и чуть было не завизжал от пронзительного, достающего до селезёнки холода. Сознание помутилось, но мысль - «На ту сторону! Сторону. Надо.» - всё также стучала в воспалённом мозгу. Из последних сил он выполз на противоположный берег да так и остался лежать, зарывшись лицом в жухлую прошлогоднюю осоку. Однако, через несколько минут уже знакомый запах казённой ваксы заставил его поднять голову. Невдалеке стояли полукругом трое омоновцев, выделяясь на фоне леса своей серой униформой. Они казались потусторонними существами, явившимися в этот мир по костину душу.
- Встать! Руки за голову.
Костя через силу поднялся, стараясь собраться с мыслями, сообразить, что же делать дальше, не понимая ещё, что второй раз на побег рассчитывать не приходится. Его обыскали, потом командир группы, коротко впечатав ботинком в пах пленнику, процедил:
- Будешь шалить, ублюдок, разделаю на мете, хоть и есть приказ живым тебя доставить. Понял?
От боли Костя скукожился и сержанту пришлось поднимать его за волосы.
- Ты понял? Не слышу!
- Понял. Не бей, - Костя со страхом смотрел на явно жаждущего крови сержанта.
- Руки за голову! Вперёд!
На том свете
Дверь камеры со скрипом, похожим на визг шакала, отворилась.
- Смирнов-Косташвили, на выход!
Костя поднялся с нар и, привычно заложив руки за спину, направился к двери. Полтора года в следственном изоляторе, всевозможные тюремные мытарства, допросы и прочее превратили некогда уверенного в себе человека, в озлобленное, подозревающее всех и вся человекоподобное существо. Надзиратель закрыл камеру, обернулся к стоящему у стены заключённому:
- Вперёд, вниз, - и два раза стукнул ключом по железным перилам. Снизу послышался такой же ответ, там ждал другой надзиратель. Костя спустился на этаж ниже, безразлично и всё же с некоторым интересом оглядываясь по сторонам – куда его сегодня?
После суда он впал было в депрессию – уж очень боялся высшей меры и когда смертную казнь заменили тюремным заключением, нервная система дала сбой. Замена «вышки» тюрьмой с одной стороны должна бы выглядеть, как негласная забота Германа Агеева, но с другой тот же Герман обещал более ощутимое заступничество и в перспективе освобождение. Однако этого, казалось Косте, не будет никогда. А что будет? Всё та же тюремная баланда, вонючая камера, параша – одним словом, казённый дом до глубокой старости. Но если он и доживёт до освобождения, кому нужен дряхлый полуживой старик?
- Направо, - голос надзирателя вывел его из задумчивости. Он послушно повернул направо и так же послушно встал лицом к стене по следующей команде. Пока надзиратель отпирал дверь, Костя пытался сообразить, зачем же его сюда перевели? Но так ни до чего не додумавшись, шагнул в открывшуюся наконец дверь. Это была такая же камера, отличавшаяся от его одиночки большим размером да настоящим письменным столом, за которым сидел очкастый мужик, внимательно разглядывающий посетителя, если только так можно назвать заключённого, пришедшего сюда не по своей воле.