- Между прочем, грузины – древнейшая православная нация, - отбивался Костя, - святая Нина…
- Да иди ты со своей Ниной. Новоделанный святой, едрёна-ть.
Разговор явно превращался в натужную пьяную перебранку и вскоре угас сам собой. Костя стал неуклюже откланиваться, а дядя Володя хлопнул его по плечу на прощанье:
- Поздно мне, парень, лабудой заниматься. Лета уже не те. Да и агитатор из тебя – тьфу. Жаль, не знаешь тридцать седьмого. Тогда так же вопили и врагов искали, так что хозяев твоих я сразу угадал. Да ты гривой-то не мотай. Поживёшь с моё – поумнеешь. А так, посидеть, - заходи. Здеся бывает много разных наций, но все свои. Тут тебя никто не тронет.
Гонор.
Но Костя обиделся. Он брёл по пустой улице, злясь на всю эту шушеру, быдло, сброд человеческий за то, что всё самое вкусное достаётся кому-то из этой хрюкающей зловонной толпы, а не ему Косте… Косте? Да, старый пердун расколол его за полсекунды. Тоже мне, Пинкертон! Жаль, не удалось со стариком: и на АЗЛК и в городе его многие знали, многие пошли бы за ним, хоть и работал он всю жизнь простым слесарем.
Костя, давясь собственной злостью, наподдал ногой коробку из-под обуви, мирно валявшуюся посреди тротуара, и тут же завопил от невыносимой боли:
-У-у-у, твари…
К соседней подворотне послышался смех и топот удирающих пацанов. Костя дохромал до стены, постоял немного отходя, время от времени встряхивая «лохматой» головой, как потраченная молью дворняга после купания. Сам же в счастливом шкодливом возрасте устраивал такие пионерские шалости с кирпичом под коробкой, а то и ещё похлеще. На тебе, забывать стал.
Год шёл на убыль. Ночи становились длиннее, посреди которых росли тревоги москвичей. С наступлением первых ноябрьских заморозков всё чаще в очередях, в метро, да и просто на улице произносили слово г о л о д, несмотря на забитые забугорными продуктами все окружные магазины, даже продуктовые ларьки. Собственно, слухи о голоде с большей или меньшей интенсивностью бродили по России начиная с тысяча девятьсот семнадцатого года при наступлении исторического материализма. Но когда в двадцать первом они превратились в реальность, повлекшую за собой рост преступности, оголтелый каннибализм и прочие прелести, люди стали бояться этого слова.
После августовского путча, вся страна ликовала: нашлись-де ребята, способные вставить пистон коммунистам! Но Белый дом, где Ельцин произносил свои апрельские тезисы, только не с броневика, а с танка, думские драки, показанные по телевидению, крутизна Мавроди, Березовского, Абрамовича, досадная разруха производства, торговля всем и ничем – через всё это люди постепенно стали понимать, что у власти остались всё те же коммунисты, только с обратным знаком. Может, просто ещё не наворовались с голодухи. Посему слухи о голоде вспыхивали то здесь, то там постоянно, с огненным накалом. В магазинах подметали самые дешёвые продукты, на дорогие денег почти ни у кого не хватало. А оставшиеся ещё в живых кое-какие старики, помнившие годы Второй Мировой, послевоенную разруху, пророчествовали о продаже российской территории и загнивающей промышленности любым даже не шибко богатым бюргерам.
Страна распалась на много маленьких государств, которые по отдельности успешно самоуничтожались, но остановить надвигавшуюся гиперинфляцию с Гражданской войной посредине могло только чудо Господне.
Кто не балдел в такие дни?
Как-то утром, продрав глаза, Костя поплёлся было в ванную, но на полдороге приостановился, заметил: в комнате слишком светло и непривычно. Выглянул в окно – точно! Рябина, растущая под окном, вся была опутана тонким вологодским кружевом из первого пушистого снега, сквозь которое проглядывали пурпурные капли ягод, ещё не склёванные птицами. Когда рябина стояла облысевшая, с чёрным от дождя стволом, сиротливо скрюченными ветками, ягоды выделялись так резко и не привлекали внимания. Сейчас же они сверкали, как яхонты на кокетливом жабо капризной модницы.
Сразу в памяти проснулись образы попадавшихся на жизненном пути ярких дам, которые беспечально командовали лысыми, пузатыми кошельками, семенящими то слева, то справа, но любая из проходящих дам, глядела на Костю пустыми стеклянными глазами. То есть сквозь Костю, потому что нищих словоблудов зазывным взглядом не одаривают. Что с них взять? У таких дам обычно в глубоких декольте находилось не только то, что притягивало жадный жгучий взгляд, но ещё рубиновые, бриллиантовые или изумрудные ягоды, которые тоже разжигали восхитительное вожделение, но немножко с другим запахом. Косте почти каждый раз думалось: а как бы засунуть свой «грузинский шнобель» меж аппетитных грудей, и во время поцелуя откусить хотя бы одну бриллиантовую ягодку, к тому же, на вырученные деньги можно было бы купить эту же тёлку. А ночью, чем чёрт не шутит, прихватить остальные ягодки, они явно не помешали бы для личного электората, а кошелёк-содержатель в тот же день сможет купить своей тёлке другие ягодки.