«Но прощай!.. Нам должно расстаться…»
Тут обезумевший рыцарь придвинулся к королевне и с криком: «Я совлеку тебя с вершин!» — обхватил ее стан и уже собирался спуститься в низину со своей добычею…
Но над головой склоненной королевны встал гневный образ призрачного старика в королевской мантии и золотой короне.
Его бескровные губы шевелились. Он грозил рыцарю туманной рукой.
И молодой рыцарь понял, что нет у него ни трона, ни пурпура, что упал он в трясины прежних лет.
И он стал опускаться в низины, запахнувшись в свой плащ. Он дрожал всем телом. Над его головой колебался пучок черных, страусовых перьев.
Где-то в поднебесье пронеслись мимо него лебеди.
Пляски и песни любимые продолжал чародей: «О цветы мои, чистые, как кристалл! Серебристые!
Вы — утро дней…
Золотые, благовонные, не простые — червонно-сонные, лучистые, как кристалл, чистые.
Вы — утро дней».
И кричал, ликуя: «Все нежней вас люблю я».
Голубой ночью она стояла, одинокая, на вершине башни. Она была чистая красавица севера.
Одинокая.
Утром еще стояла она в венке из незабудок на фоне зари.
На востоке таяла одинокая розовая облачная башня.
На рассвете он сидел вместе с горбатым дворецким в лесной чаще и горько плакал.
А коренастый дворецкий разводил руками и шептал рыцарю: «Не горюй, могучий господин, уж я знаю, как утешить тебя…»
Рассвет был золотой, а у самого горизонта полыхал красный огонек.
На востоке таяла одинокая розовая облачная башня.
Они сидели у потухающего костра, отдыхая после танцев. Прислушивались к утреннему безмолвию.
Вдали раздался словно лошадиный топот.
Скоро с удивлением узнали, что мчался на них кентавр… Он держал над головой толстые руки. Еще издали улыбался, крича о золотом рассвете.
Промчался, как вихрь, мимо них и понесся вдаль безумный кентавр…
И они взошли на холм, чтоб приветствовать золотое утреннее пиршество, сверкающее над лесом, — все в венках из папоротника…
Чародей протягивал руки винно-золотому горизонту, где расползался последний комок облачной башни, тая, и пел заре: «Ты смеешься, вся беспечность, вся, как Вечность, золотая, над странным этим миром…
Не смущайся нашим пиром запоздалым… Разгорайся над лесочком огонечком, ярко-алым…»
«Брунхильд! Брунхильд!» — звал во сне Зигфрид и не мог проснуться.
К вечеру небо нахмурилось. Клочки холодной синевы летели над осенней страной.
Рыцарь сидел на террасе замка, испуганный и бледный. На нем был черный траурный плащ, окаймленный серебром.
Перед ним шумела река. Она наливалась чернотой и ночным мраком. Только гребни волн отливали белым металлическим блеском.
Все было полно какого-то страха… Вдалеке проплывала чья-то лодка, оставляя за собой стальную полосу…
Рыцарь знал, что это было предвестием несчастья и что в лодке сидел не рыбак… Совершенно стемнело.
Виднелись смутные силуэты, и слышался ропот волн.
Подавали знаки и переговаривались.
Старый дворецкий пришел на террасу доложить о появлении незнакомого хромца.
Тут они стояли причудливыми силуэтами во мраке ночи!..
Старый дворецкий склонил седую голову на горбатую грудь и стал поодаль, а хромец подошел к молодому рыцарю и завел воровские речи о знакомых ужасах.
Рыцарь смотрел на пришедшего, что-то мучительно вспоминая.
Наконец, в минуту прозрения, перед ним нарисовался взгляд козла, и он вскричал в волшебном забытье: «О, козлоногий брат мой!»
Тут поднялась в нем вся бездна угасших ночей, а где-то недалеко сквозь тучи вспыхнул багрянец и погас.
Наступила ночь. Упал кровавый метеор. Дворецкий выразительно блеснул круглыми глазами и вновь склонил воровскую голову на горбатую грудь.
Потом всем троим были поданы черные кони. Их приняла в свои объятия ночь.
Ночью был дождь, и в оконные стекла ударяли тусклые слезы. И далекий лес бунтовал. И в том бунтующем шуме слышались вопли метели.
И казалось, смерть надвигалась тихими, но верными шагами.
В лесных чащах у серебряного ручейка стояла часовенка. Днем сюда приходили многие молиться, хотя часовенка стояла в недобром месте: вдоль серебряного ручейка водились козлоногие фавны.
Здесь можно было слышать стук козлиных копыт.
А молодые козлята встречались и в солнечный день; они уморительно корчились, осененные крестным знамением.
Ночью в часовню заходил совершать багровые ужасы старый негодник — священник этих мест: это была воровская часовня.
Прошлою ночью здесь совершилась гнусная месса над козлиною кровью. Старый негодник причастил молодого рыцаря волшебством.