Звенели чаши в палате, озаренной тусклыми факелами. Пировали. Прислушивались, не постучит ли в дверь запоздалый гость.
Еще место против хозяина оставалось незанятым. Роковой час близился.
Слуги принесли котел, а горбатый дворецкий снял крышку с дымящегося котла и изрек прибаутку.
Подавали козлятину. Блестели пьяные рожи. Свиноподобные и овцеобразные. Щелкали зубами волковые люди.
За столом совершалось полуночное безобразие, озаренное чадными факелами.
Какой-то забавный толстяк взгромоздился на стол, топча парчовую скатерть грубыми сапожищами, подбитыми гвоздями.
Он держал золотой кубок, наполненный до краев горячей кровью.
В порыве веселья затянул толстяк гнусную песню.
А хор подхватывал…
Грустно и молчаливо смотрела на Зигфрида Золотая Змея с далекого небосклона.
Пробила полночь. В залу вошел старый дворецкий.
Он приглашал знаками к молчанию и распахнул наружную дверь.
Потом он стал у отворенной двери, склонив седую голову на горбатую грудь.
В отворенную дверь стала бить туманная непогода. Сидящие задрожали от осеннего дуновения.
Зачадили факелы. Поникло кровавое пламя, развеваясь по ветру… угасая.
И бледный, нахмуренный хозяин поднялся с сиденья, опустив глаза. Стоя, ждал страшного гостя.
Все присмирели и творили призывные заклинания.
Но проходили часы, и бледнела ночь, и никто не являлся. Только пред рассветом у открытых дверей мелькнул силуэт строгой женщины в черном.
Это была Ночь, и больше никто.
И тогда поняли, что хозяин не удостоен посещения. Уезжали с пира несолоно хлебавши.
Уничтожали хозяина взорами презрения.
И рыцарь был спасен. Ужасы миновали. Осталась только глубокая грусть.
Серым утром он стоял на высоком бастионе, слушая вопли ветра.
Где-то пролетал одинокий ветер, сжимая сердце смутным предчувствием.
А к воротам замка пришла неведомая пророчица и, потрясая рукой, говорила о мере терпения Господа.
Она призывала к покаянию. Говорила, что Господь сжалился над северными странами. Пошлет им святую.
Она говорила: «Мы все устали… Нас ужаснули ужасы… Мы несчастны…»
«О, если б нам хоть ночь, хоть ночь и безвременье».
Лес шумел и шептал. И росло это шептанье, словно яростный говор, словно грустная жалоба облетающих листьев, умирающих в грусти своей.
Утром бегал растерянный дворецкий в лес с оправданиями. Слезно плакал и бил себя в грудь.
Но его погнали от себя козлоногие лесники.
И весь день бегал горбун по сосновому бору, и за ним с гиком и свистом гналась стая лесников.
Притоптывали козлиными ногами. Пускали гнилые сучья в горбатую спину обманщика.
Шли годы. Наступил день. Королевна спускалась с вершины башни, исполняя небесное приказание. Она шла изгонять мрак.
Она взяла длинную палку и к концу ее прикрепила сверкающее Распятие. Она пошла вдоль лесов, водрузив над головою Распятие.
Иной раз можно было видеть, как из-за кочки поднимался красный колпачок спрятавшегося гнома и два рубиновых глаза зорко провожали королевну.
Черные рыцари дрожали при ее приближении в своих замках, а недобрые часовни, распадаясь, проваливались сквозь землю, поглощаемые пламенем.
Бес покидал одержимого, и тот славил Бога.
Шли годы. Мертвый король сидел на троне, ожидая неверного сына. Однажды ворвался в залу ветерок и зашептал поникшему королю о неожиданном счастье.
И улыбка скользнула на потемневшем лице. И он сошел с трона. Снял рог, висевший на стене, и вышел на террасу.
Призывно затрубил в свой длинный рог почивший старый король в красном и золотом.
Это он встречал свою внучку. Она шла к нему по мраморным ступеням, опираясь на палку с Распятием наверху.
И король-дед повел ее на трон.
После он тихо простился с вернувшейся и покорно ушел в свою гробницу.
Днем и ночью спасенный рыцарь вспоминал милый образ сестры своей, королевны, убиваясь о прошлом. Прошлое нельзя было вернуть.
И он надевал свои доспехи и с копьем в руке мчался в даль лесов и равнин, вонзая шпоры в бока черного коня.
Как часто он с горя вызывал на бой лесного дикаря — бородатого кентавра и пронзал его копьем в пылу охоты… И не один бородатый кентавр, падая, судорожно сжимал кулаки и обливался кровью.
Как часто он стоял над трупом лесного бородача с лошадиным туловищем, не будучи в силах позабыть ее.
Еще с конца копья сочилась алая кровь, а он кричал в лесных чащах над ручьем: «О, если б мне увидеть ее и изменить прошлое…»
И откуда-то издали приближался ропот. Ропот Ночной птицы. Где-то покачивались лесные вершины и можно было слышать: «Ты увидишься, но прошлого не изменишь, пока не придет смерть и не покроет тебя хитоном своим…»