Старый Тассо прищурил белесые глаза на кресло, в котором обычно располагалась королевна Кримхильда. Юной красавицы сегодня на трапезе не было.
Из-за разноцветного готического окна замка раздавалось птичье пение:
КРИМХИЛЬДА
Пробудилась Королевна Кримхильда с тоскливым чувством непоправимости: всего лишь ощущение, как и в тот миг, когда она засыпала, но только внезапное и острое. И, ощущая чье-то присутствие подле своей постели, она ощутила одновременно, что этим присутствием все бесповоротно расстраивалось. Ощущение нахлынуло новой, второй волной, и с нею она переступила порог сознания, зная теперь, что надо ей было бы, лишь рассветет, поспешить к берегу моря, чтобы осознать свой сон. И Кримхильда снова попыталась ускользнуть в спасительную дрему, к своему ангелу, даже надеясь, что, возможно, этот чужой, неотрывный взгляд, который она продолжала чувствовать на себе, вдруг окажется взглядом отлетевшего ангела.
— Господи, помилуй! — прошептала королевна.
И затем она спросила из глубины своего сна:
— Ты — мой рыцарь?
Ответ был невнятен, и голос незнаком.
Что-то вздохнуло в ней.
— Ты не мой рыцарь… Уходи…
— Госпожа, — голос звучал робко, почти просительно. — Госпожа, вас уже ждут… ваша матушка, братья, гости, пожалуйте трапезничать.
— Кто? — словно не расслышав сказанного, спросила Кримхильда. — Кто здесь?
Солнечный свет резал глаза. Вторгаясь с южной стороны и наискось врезаясь в сводчатый потолок, острые стрелы солнца наполняли комнату теплом и светом утра. Под лучами заиграл пол, выложенный поблескивающими мозаичными плитками, засверкал тщательно начищенный канделябр со свечами и цветами, поток света охватил и дальний угол, где стоял стул и два небольших кресла.
— Кто со мной? — прошептала Кримхильда и, наконец, будто очнувшись, разглядела лицо своей служанки. На коленях у той лежал свиток, из которого она читала королевне ночью.
Будто дождавшись какого-то знака, служанка начала:
«Двое ворот открыты для снов: одни — роговые,
В них вылетают легко правдивые только виденья,
Белые створы других изукрашены костью
слоновой
Маны, однако, из них только лживые сны
высылают,
К ним, беседуя, вез Анхиз сивиллу с Энсем,
Костью слоновой блестя, распахнулись ворота
пред ними,
К спутникам кратким путем к судам
Эней возвратился,
Тотчас вдоль берега он поплыл в Кайетскую
гавань.
С носа летят якоря, корма у берега встала…» Королевна знала все это назубок. Она слушала, чтобы еще раз услышать знакомое, как слушают одну и ту же музыку. Такое отношение к книгам было вполне понятно, ибо в подавляющем большинстве фабула их ничего не значила для Кримхильды, а лишь красота слова и изысканность оборотов речи трогали ее.
Девушка читала превосходно: плавно, правильно, внешне непритязательно, со сдержанным драматизмом и столь естественно владея словами, что самые трудные книжные места приобретали в ее устах легкость импровизации и разговорную удобопроизносимость. Ее чтение проникало в сердце Кримхильды и отзывалось легким птичьим трепетом. Часто королевна так и засыпала, убаюканная этим ломким, но приятным голосом, который говорил так легко и умно. Но часто бывало и так, что она вмешивалась в чтение, поправляла выговор служанки, обращая и свое, и ее внимание на художественные достоинства необычной риторической прикрасы.
— Ты так хорошо читаешь, — сказала, потягиваясь, Кримхильда. — Тебе, наверное, тоже нравятся эти сказки больше других?
— Мое стремление, — ответила служанка, — угодить тебе, госпожа.
— По-твоему, эти песни красивы? — улыбнулась Кримхильда, расстегивая ночную рубашку.
— Да, довольно красивы, — сказала служанка. — Пожалуй, и красивы, и приторно — нежны.