— Но ты — здесь. Этого не может быть.
— Может. Это чудо, которое доступно для нас, только для нас.
— Ты не останешься со мной?
— Нет, мой милый, но я буду до тех пор, пока покой не придёт к тебе.
— Он никогда не придёт…
— Придёт, теперь я прошу поверить мне, — голос её по-прежнему отдавался у него в голове. Сама она лёгким светящимся облачком переместилась к креслу и присела рядом. Сложив руки на подлокотник, опустила на них голову. Свадебного головного убора не было, и тёмные кудри рассыпались и укрыли его колени душистым покрывалом. Так хотелось коснуться их. Но страх убедиться в том, что она — сон, останавливал.
— О каком покое ты говоришь? Я не могу даже покончить с собой, чтобы наказать это ненавистное тело, эти руки за то, что… — незаконченная фраза повисла в воздухе. Глубоким вдохом, вернув голос, Эрик постарался продолжить, — за то, что оно смеет жить после… — голос снова пропал. Вернуть его не получалось.
— Плачь, — прошелестел нежный голос у него в голове. Глаза её вдруг приблизились и закрыли от него весь окружающий мир, подарив взамен свой. Лба коснулась прохлада. Что это было — поцелуй или привет тоскующего сердца, которое бродило неприкаянным, потому что не могло оставить того, кто так страстно хотел его возвращения?
— Прости меня… — Эрик закрыл лицо руками и слёзы бурным потоком хлынули из глаз.
***
Несколько часов спустя Самир, прислушивавшийся к малейшему звуку за дверью, решился и осторожно заглянул в комнату. Эрик спал, устало вытянувшись на широкой постели — слишком большой для него одного. Он спал впервые за много дней. Лицо его было спокойно и умиротворённо. Свернувшись калачиком, словно котёнок, у него под боком слабо посапывал Шарль. Когда и как ребёнок умудрился пробраться сюда и позволил ли ему Эрик, да и увидел ли он его вообще — оставалось загадкой.
***
— Может быть, ты съешь чего-нибудь?
Самир около получаса стоял за спиной Эрика, пристально рассматривавшего что-то за окном и не обернувшегося на осторожный скрип двери. Кроме внезапной глухоты ничего сейчас не напоминало о том Эрике, который последние несколько недель бессонной тенью бродил по дому и саду. За одну ночь свершился волшебный прыжок к прежним привычкам. Во всяком случае, это касалось одежды. Однако, маска лежала забытая на туалетном столике.
— Что?
Эрик словно проснулся и вдруг заметил, что рядом стоит человек, шагнул и словно споткнулся. Он только сейчас разглядел на кровати маленького спутника, сопровождавшего его во сне. Там их было двое… Сон отпустил только одного.
Эрик мигом приладил на лицо защиту и только потом обернулся:
— Что ты сказал?
В голосе его не было неприязни, и Самир невольно перевёл дух.
— Я говорю, может быть, ты съешь чего-нибудь? Дариус кашеварит здесь уже который день. Невежливо получается…
— Он и это умеет? — в голосе Эрика послышалось изумлённое веселье. Получилось оно как-то просто и само собой, и Дариус вздохнул с облегчением снова.
— Оказывается, умеет, — он развёл руки в стороны в приглашающем жесте.
— Тогда я не могу не оправдать доверия.
У двери Эрик помедлил и снова оглянулся — Шарль всё так же спал, обняв маленькую шёлковую подушечку и лицо его было счастливым.
***
— Эрик, я должен сказать тебе одну вещь, попросить тебя об одолжении…
— Да?
— Эрик, прежде, чем ты уедешь, повидайся с Шарлоттой.
— Я не могу!
— Эрик!
— Разве недостаточно того, что я согласился на её встречу с Шарлем? После того, как она бросила его?
— Эрик, поверь, она сожалеет об этом. Разве то, что она подписала все необходимые бумаги безропотно, без споров, не говорит о том, что она изменилась.
— Это говорит только о том, что она рада избавиться от обузы. Самир, она ведь сама призналась в том, что хотела бы отправить мальчика куда-нибудь подальше…
— Эрик, мне кажется, что ты смешиваешь здесь то, что было с тобой и то, что происходит теперь с Шарлем. Я знаю, ты любишь его и верю в то, что ты сделаешь для него всё, что сможешь. Может быть, больше того, что могла бы сделать Шарлотта. Но, Эрик, эта женщина — не твоя мать, а Шарль — не ты. Шарлотта легкомысленна, легко поддаётся чужому влиянию и это следы её воспитания, но она добрая настолько, насколько может быть такой. И она действительно любит Шарля, но только по-своему. Не лишай мальчика матери. Это не пойдёт ему на пользу. Поверь, он скорее даст правильную оценку всему, что сейчас произошло, когда вырастет, если сейчас ты будешь мудрым.
— Ты требуешь от меня невозможного.
— Мой друг выдержал куда более серьёзные испытания, неужели он отступит перед простой формальностью?
— Ты лукавишь, Самир, несколько минут назад ты просил меня не лишать ребёнка матери, а это значит, что я должен буду поддерживать отношения с ней, хотя бы в форме писем. И это уже не формальность.
— Думаю, что Шарлотта не решится попросить тебя об этом. Она очень сильно изменилась. Эта болезнь… она очень изменила её, поверь мне. Не нужно оставлять за спиной нерешённых вопросов.
— Думаешь, покидая Париж, я оставляю за спиной всё, что здесь было?
— Я думаю, что невозможно смотреть вперёд и назад одновременно. Выбор неизбежен, а если учесть, что ты теперь не один, то выбора, по сути, у тебя нет. Ты можешь идти только вперёд и смотреть туда же. И ничто не должно тянуть тебя назад.
***
К началу зимы всё было готово. Необходимые вещи куплены и упакованы, долги розданы и свидания пережиты.
В сердце Эрика толкнулась внезапная жалость, когда он увидел похудевшее лицо Шарлотты. Огромные голубые глаза смотрели на него с какой-то тоской и неведомой жаждой. Какие-то иные слова трепетали на её губах, но она так и не решилась произнести их, спрятавшись за формальной вежливостью. Обняв Шарля, она тихо заплакала, изо всех сил стараясь скрыть слёзы. Расставание получилось грустным. На миг Эрик пожалел, что поддался на уговоры Самира. Но Шарль доверчиво прижался к ней и долго не отпускал, и мнение Эрика снова изменилось и породило неожиданное обещание прежде, чем он смог осмыслить его значение:
— Не беспокойтесь, мадам, у вашего мальчика всё будет хорошо. Мы будем сообщать вам о том, как идут у него дела.
На другое утро, когда Самир усаживал их в карету, Эрик удержал его за руку:
— Самир… спасибо. Я… ты снова спас меня, — он немного подумал и поправился, — вы оба спасли. Я не знаю, чем заслужил такое участие, если учесть, что большую часть нашего знакомства я только и делал, что варился в собственном котле, думал о себе, делал, что хотел, не задумываясь о том каково тебе здесь, вдали от мест, которые (я знаю это!) всегда были тебе очень дороги.
В голосе Эрика послышалась непривычная уху нежность, и глаза его слабо замерцали. Самир смутился. Он никогда бы не поверил, что какие-либо слова могут вогнать его, пожилого человека, в краску, как шестнадцатилетнюю барышню. Он махнул рукой и отвернулся, не зная, что ответить на такую удивительную откровенность.
— Я хочу, чтобы ты знал, — наклонившись, Эрик заглянул ему прямо в душу, — я знаю о том, что ты сделал для меня и что продолжаешь делать теперь. Раньше я мало задумывался о твоей роли в моей судьбе, но это не значит, что я не помнил о ней и не ценил её…
Самир захлопнул дверцу кареты и постучал по ней, давая сигнал кучеру.
Лошади летели на юг. Путешественников ждала Италия.
Снова, как и почти год назад, возок катился по дороге, отмеряя мили и кланяясь всем сторонам света. Но теперь рядом с Эриком теснились не только воспоминания. Не горечь и боль взял он в дорогу с собой. Здесь, доверчиво прижавшись к нему, тихо посапывало его будущее. Внезапно ворвавшись в глушь и тишину подземелья, оно вытащило Эрика на солнечный свет. И оказалось, что солнце совсем не злое, а дождь вовсе не безжалостный. Перемена случилась, когда пришло понимание — всё возможно, когда ты нужен.
Кто бы мог подумать, что Призрак Оперы, прослывший то ли злодеем, то ли гением, сумеет измениться так сильно? А может быть, он вовсе и не менялся? Просто всё, что вдруг внезапно открылось, было в нём всегда?