Голубкиной Козлов нравился, Данины акции пошли на убыль. Когда Козлов выходил из комнаты, Даня шипел, косясь на дверь:
— Меня где хочешь возьмут. Я профессионал, свою зарплату везде заработаю.
— Два места подыскивай, — говорил я, сам не зная, в шутку или всерьез.
Однажды Козлов позвал меня к себе в гости. Жил он один, имел, как и я, однокомнатную квартиру.
Я толкнулся в кабинет к Пал Палычу — предупредить, чтоб вечером меня не ждал.
— Нельзя, — запоздало крикнула Танечка-секретарша, но я уже голову в дверь просунул. И замер. В кресле для посетителей сидела супруга Пал Палыча. Сам Пал Палыч цвел, как именинник. Они были настолько поглощены друг другом, что не заметили моего вторжения. Я попятился. Тут Пал Палыч поднял глаза.
— Валера… — сказал он.
Она меня увидела и тоже обрадованно закивала.
— Вы знакомы? — спросил Пал Палыч.
— Еще бы, — сказал я. — На Новый год рядом сидели.
За окном сверкнуло. Совсем как в тот вечер, когда мы с Пал Палычем укрылись от грозы в кафе.
— Валера, — сказал Пал Палыч. — Я в отпуск ухожу. — Тут они друг на друга посмотрели с нежностью. — Нам квартиру нужно в порядок привести. Мы ремонт начинаем.
— Если потребуется моя помощь, звоните, — сказал я.
— Спасибо, — не на меня, а на нее глядя, сказал Пал Палыч.
— Спасибо, — ласково улыбнулась она.
Козлов поил меня чаем. С тортом. Он, оказывается, был еще и художник, рисовал картины. Стены увешаны пейзажами и натюрмортами. О каждой из картин Козлов подробно рассказал, где и при каких обстоятельствах ее писал. Обещал какую-нибудь подарить. На службу он ходил только потому, что творчество его еще не оценили. Но он твердо верил в свою звезду.
— А в черчении я вообще король, — сказал он. — Таких специалистов раз-два и обчелся.
На столе у него среди аккуратно разложенных кистей всех номеров я обнаружил детский калейдоскоп. Картонную синюю трубочку. Вращая, посмотрел на свет. Мозаичные узоры из разноцветных стекляшек складывались и распадались.
— Моя подзорная труба, — похвастал Козлов. — Я через нее за жизнью всей планеты наблюдаю.
— Очень интересно, — пожалел его я.
— Жизнь — мозаика судеб, сочетание цветов, — сказал Козлов. — Но, чтобы понять весь рисунок полностью, надо на такую высоту подняться, какая нам не по силам.
Это я запомнил.
НОЧЬЮ
Козлов сказал:
— Я постоянно ловлю себя на том, что пытаюсь предсказать, дофантазировать жизнь тех, кого вижу вокруг. Какими станут эти люди лет через десять? Двадцать?
Я не знал, что через год, холодным воскресным днем, буду бродить по кладбищу в поисках художника (они приходят сюда в выходные подхалтурить), чтобы просить сделать на плите еще одну надпись.
Я никого не найду и вспомню о Козлове. Он приедет тотчас, привезет краску в баночке из-под горчицы и тонкую кисть.
— Да, — вздохнет он, — долго прожил ваш дедушка…
ТЕЛЕФОННАЯ СВЯЗЬ
За окном мокрые крыши, асфальт лоснится, темнеет рано.
Я работал допоздна, все уходили, а я оставался — чертил помаленьку, и сознание, что дело продвигается, мне давало удовлетворение.
Но вот субботы, воскресенья… Пропасть времени, некуда девать. А ведь еще зиму надо пережить.
Иногда звонили полузнакомые, грозились нагрянуть. Я отвечал, что занят.
Как-то Генкина сестра позвонила. Я не сразу ее вспомнил.
— Здравствуйте, это Зоя. Ну, куда же вы пропали, Валерий? Я вас часто вспоминаю.
— До Нового года проект надо закончить, — сказал я. — Замотан ужасно.
— Какие книжки вы сейчас читаете?
— Никаких.
— Вы знаете, ведь у Гены скоро день рождения…
А однажды прорезался междугородный.
— Валерий?
— Да.
— Это Илона.
— Кто?
— Илона. Из Вильнюса. Мне телефон поставили, вот я и решила позвонить. — Неловко засмеялась, видно, не была уверена, что ее звонку рады.
— Ну как у вас дела?
Я мысленно плечами пожал:
— Спасибо, нормально.
— Это такое слово. Никакое. Оно ничего не означает.
— Извините, а где мы с вами виделись? — В трубке затрещало, я не расслышал ответа. — Что?
— Я говорю: ваша фамилия не Скрыга?
— Нет, — сказал я.
— Спасибо, — не к месту поблагодарила она и положила трубку.
Два голоса из двух отдаленных географических точек в запутанном переплетении телефонной сети случайно встретились. И канули. И никогда я не узнаю, что за Илона, и она никогда не узнает, с кем говорила. В девять часов три минуты вечера.