Она вышла.
— Ну как? — спросил он.
— Тройка.
Ирония судьбы. Человек, который все знал, сдал хуже. Может, из-за того, что много времени ушло на его вопросы?
— Расстроилась?
— Да ну, ерунда…
На улице было пасмурно, на тротуарах и мостовых черная слякоть, снег белел лишь на газонах.
— Ты куда? — спросила она.
— Не знаю.
— Хочешь, проводи меня.
Он бы поехал, ему хотелось поехать, но она могла подумать: это из благодарности.
И он не поехал.
Она уезжала. Уезжала встречать Новый год за город. Уезжала с Олегом.
— Ты без меня не скучай. Я приеду и сразу тебе позвоню.
— Нет. Постой. Я хочу тебя видеть.
— Нет, нет. Я не могу.
Он боялся, прервется телефонная связь. Слишком ненадежной ниточкой они соединены.
— Я тебя очень прошу.
— Ну хорошо. Я сейчас у Нади. Одна. Приезжай. Только ненадолго.
В комнате был полумрак, шторы задернуты, выдвинуты ящики буфета, на полу обрезки материи, видимо, кроили, шили…
Тамара ходила взад и вперед.
— Ты же знаешь, я бы хотела встречать с тобой. Но не могу. Ведь я и не обещала. Ты же сам знаешь. Он не уехал. Должен был — и не уехал. Все в жизни непросто. Это только у тебя пока еще все просто.
— Ничего у меня не просто! — крикнул он. Она не слушала.
— Позвонишь какой-нибудь девочке, она мигом примчится. И очень славно время проведете.
— Не хочу я никому звонить!
— Ну перестань. Давай с тобой так договоримся: думай обо мне ровно в двенадцать часов. А я о тебе буду думать. И получится, что мы вместе. Ну? — чмокнула его в лоб. — А теперь тебе нужно быстро уйти. Олег сюда едет. Я тебя поздравляю с наступающим и желаю, чтоб все у тебя было хорошо, чтобы ты сдал свою сессию.
— А я тебе ничего не желаю, — сказал он.
— Зачем ты портишь мне Новый год?
— Ничего, развеселишься.
Она вздохнула.
— Ну что ж, как хочешь.
Сергей выбежал на улицу. Падал снег, крупный и ленивый, как пух из вспоротой подушки. Неподалеку от дома стоял грузовик. Шла бойкая торговля. В кузове были аккуратно, плотно уложены молодые елочки. Мужчина в телогрейке и ушанке быстро скидывал упругие, звенящие на морозе деревца в руки подходивших людей, а те протягивали ему смятые бумажки, и мужчина, не глядя, запихивал их в карман.
Сергей с удивлением обнаружил: в нескольких шагах, на перекрестке, прохаживается милиционер.
В последний раз Сергей оглянулся на этот дом. И замер. К подъезду с другой стороны подходили трое. Парень в пушистой меховой шапке. Сергей сразу его узнал: Мераб. Следом Надя, а рядом с ней — Толя. Толик.
Сергей, не шевелясь, смотрел, как они исчезли в дверном проеме. Дверь захлопнулась.
Очередь у грузовика схлынула. Мужчина в кузове нервно оглядывался. В руках он держал тощенькую елку.
— Ну, берешь? — спросил он. Сергей не сразу догадался, что вопрос обращен к нему. — Берешь или нет?
Он дождался, пока они вышли вчетвером. Мераб и Толик несли туго набитые сумки. Теперь он увидел и знакомую машину.
Он испугался, что они заметят его, и встал за фонарный столб.
Дома открыл учебник, но так и сидел над ним, не прочитав ни строчки. Подпер голову руками. Так, ему казалось, мысли быстрей отстоятся.
А не все ли равно, вдруг смело и твердо подумалось ему, не все ли равно, лишь бы она была со мной. И какое мне до остального дело? Ведь жизнь одна. И она одна, одна-единственная. Никого мне больше не надо.
За окном стало смеркаться. Позвонила Милочка:
— Ты что, заболел?
— Да, — сказал он.
— А то приезжай. Тут во дворе ребята снеговика слепили.
— Нет, — сказал он.
Тамара позвонила в конце недели. Он уже сдал второй экзамен.
— Ты мне больше не звони, пожалуйста, — сказал он и положил трубку.
Она перезвонила.
— Что случилось?
— Ничего.
— Странно. Со мной никто еще так не разговаривал. Это только тебе я почему-то позволяю.
— Я думаю, не только мне, — сказал он и пожалел, что не удержался. Не нужно было никаких намеков и объяснений. Он же решил. Все кончено, и выяснять нечего.
— Я чем-нибудь провинилась?
— Ты сама все знаешь, — сказал он.
— Нет. Объясни… Ты очень хороший мальчик, и я совершенно не могу на тебя сердиться. Приезжай к Наде. Я у нее.
— Я уже один раз приезжал, — усмехнулся он.
— Ты правда не хочешь меня увидеть?
— Нет, — сказал он.
Она молчала, и он молчал. Фоном в трубке послышалась музыка. Снова пел Карел Готт.
— Ну, хорошо, — наконец сказала она, — если ты не хочешь больше со мной говорить, повесь трубку. Но знай, я тебе никогда не позвоню.