— …Сидит и все отмечает. И ничего поэтому не забывается…
Антон представил почему-то не белого, как лебедь, ангела из картинной галереи, а пастуха в телогрейке и с кнутом, которого встречал на даче. Пастух сидел с открытым блокнотом на холме, откуда все видно, посматривал сверху на землю и против фамилии каждого — как только тот совершал добрый или скверный поступок — ставил галочку.
Лицо бабы Лены приняло просительное выражение.
— Только ты не говори никому, что я тебе сказала. А сам помни… Ладно?
В закутке Антон надел ботинки, пальто.
В их квартиру было два входа: через кухню во двор вел черный, а в прихожей были двери парадного входа: массивные, высоченные, двойные. Левые их половинки никогда не открывались, между ними соорудили подобие шкафа — высокую фанерную этажерку, где хранили продукты.
Вообще два входа — это очень удобно. Антон читал: шпик ждет с одной стороны, а революционер раз — и выскользнул с другой. А еще, рассказывал дедушка, таким путем раньше убегали, не расплатившись, от извозчиков. И Пашка Михеев, у них в доме тоже сквозной проход, говорит: подъедут на такси, попросят шофера подождать, дескать, надо сходить за деньгами, а сами — дёру!
На лестничной площадке Антон задержался, прислушиваясь. Вроде бы во дворе тихо. Тронул пальцем никелированный замочек на почтовом ящике. Ящик оклеен вырезанными названиями газет, чтобы почтальону легче ориентироваться. Поднялся на несколько ступенек — к светлому дверному проему.
Двор маленький. Стекольщику с деревянной рамой на плече — из рамы выступают прозрачные края стекол разных размеров — не надо надрываться и кричать. Можно петь вполголоса: «Вставляю стекла!» Папа говорил, он бы всех стекольщиков и точильщиков перевел на работу в оперные театры. Утверждал, у них голоса куда лучше, чем у солистов. Точильщики Антону тоже правились. С деревянной машиной, у нее приводное колесо напоминает штурвал старинного корабля. А сами небритые, в рваных куртках — похожи на пиратов.
Двор со всех сторон обступали дома. Слева — блестящие окна Юлькиного дома (за исключением двух угловых, слепых, как их называют: в белых рамах витого бордюра словно натянутые в подрамниках желтые холсты). Справа — высокая, из бурого кирпича, стена строения, фасадом выходящего в переулок. Возле нее палисадник и так называемая детская площадка: на уютном заасфальтированном пятачке — голубая песочница, металлическая качалка, по форме и устройству точь-в-точь пресс-папье на дедушкином письменном столе, и длинный-длинный стол неизвестного назначения, выкрашенный в зеленый цвет.
В палисаднике, обнесенном невысоким забором, росли кусты шиповника, по бурой стене тянулись вверх побеги дикого винограда с фигурными листочками и курчавыми, как у клубники, усиками. На них даже грозди появлялись, но есть эти ягоды невозможно — кислятина. А среди побегов на довольно приличной высоте — два окна. Иногда вечером в них загорался тусклый свет.
Пока Антон шел к детской площадке, Юлька и Любочка шушукались. Когда приблизился — замолчали и отодвинулись друг от друга. Антон сделал вид, что ничего не заметил.
— Я в музей иду. В исторический, — сказал он. — Всякое оружие там увижу. Мечи, пушки. И кольчугу Александра Невского.
— А это кто? — спросила Люба.
— Великий полководец, — со значением сказал Антон. — За его голову давали очень большие деньги.
— Как это «за голову»? — мучительно напрягаясь и морща лицо, захотела понять Люба.
— Ну, за то, чтобы получить его голову. Отрубленную.
Антон посчитал, что произвел достаточное впечатление и теперь вправе поинтересоваться, о чем они разговаривали. Добрая Люба вроде хотела открыться, но Юлька ей пригрозила:
— Попробуй скажи! Я с тобой водиться не буду. — И тут же смилостивилась, повернулась к Антону. — Только дай слово, что никому не скажешь.
— Даю, — сразу согласился Антон, не позволил сорваться с языка Борькиному: «Честное слово — врать готовы». Некоторые Борькины прибавления Антон частенько использовал. Например: «Тише едешь — дальше будешь. От того места, куда едешь».
Юлька достала из кармана «чертов палец».
— Вот, смотри. — Антон взял в руки камень. Гладкий, приятный на ощупь. И просвечивал розовым. — Здесь, в песке нашла.
— Сегодня? — Антон огорчился, но не подал вида.
— Ага. Стала куличи делать и зачерпнула в стакан.
Конечно, легко было и самому сообразить: ведь песок только привезли. А в свежем песке всегда можно что-нибудь найти. Антон вертел «чертов палец» в руках. Действительно, палец. Мизинец. Только негнущийся… Окаменевшая ракушка, говорит дед. Когда-то, в доисторические времена, лежала на дне моря. То, что их сейчас находят в песке, в земле, подтверждает дедушкины слова о море — раньше оно покрывало всю поверхность суши.