А машина к утру исчезла. Только жук и напоминал о том, что это был не сон.
— А еще, — сказал Пашка, — меня отличной песенке научили. Настоящая, пиратская. Ух!.. Припев такой отличный. — Пашка оглянулся по сторонам, остановился и влажно задышал Антону в ухо: — Приятели, быстрей разворачивай парус, йо-го-го, веселись, как черт! Одних убило пулями, других уносит старость, йо-го-го, все равно за борт! — Песня действительно была что надо. Такую спеть — и все поймут, какой ты мужественный и рисковый парень. И девчонки сразу тобой заинтересуются. Пашка пропел куплет и лихо сплюнул сквозь зубы. Прямо в водосточную решетку. Не то что катавший Антона неаккуратный шофер «Победы».
У самой школы они нагнали Лену Краеву. Маленькая, тощая, пальто чуть не по земле волочится, большие, с перламутровым отливом пуговицы кажутся тяжелыми-претяжелыми. Да еще огромный портфель — отцовский, наверно, с двумя замками, из коричневой пупырчатой кожи.
— Ты что, Краева, как черепаха тащишься? Опоздаешь, — припугнул ее Михеев. Лена не ответила, только переложила портфель в другую руку. Антону всегда хотелось ей помочь. Но он стеснялся. Еще подумают, он в Краеву влюблен, начнут дразнить…
— Тренируйся, бабка, тренируйся, Любка, тренируйся, ты моя сизая голубка, — показывая на Лену, пропел Михеев и подмигнул Антону.
Михеев над кем угодно мог посмеяться. Отменяли урок из-за того, что у Антонины Ивановны заболела мать, а Пашка торжествовал: «Так ей и надо!» Антон и не одобрял и жалел его. Он знал, в чем причина постоянной Пашкиной злости. После одного родительского собрания мама рассказала: Михеева бросил отец, ушел в другую семью. Они с Михеевым сидели тогда за одной партой, и мама предупреждала Антона, чтоб он был к Михееву повнимательней, помогал ему заниматься, потому что Михеев из-за отца очень переживает. Разговаривая с Михеевым, Антон себя контролировал, о своем папе старался не упоминать, разве только Пашка сам спрашивал. А чем еще в такой ситуации поможешь?
К металлическим воротцам, ведущим на школьный двор, бабушка за руку переводила через дорогу Алешу Поповича, на самом деле Алешу Попова, вовсе не богатыря, маленького, черненького, с карими, влажными глазами. Перед воротцами старушка внука отпустила.
— А чего ж ты бабку на уроки не взял? — сразу пристал к нему Михеев.
Алеша чуть улыбнулся, показав крупные зубы, диковато выкатил глаза. Раздувал ноздри. По его виду трудно определить, что он сейчас выкинет. То ли в драку полезет, то ли он робеет? Шлепал прямо по лужам, не боясь промочить начищенные до блеска ботинки.
Миновали кирпичи, обозначавшие штанги ворот, — на переменах и после занятий старшеклассники играли во дворе в футбол; поднялись на каменное крылечко. Дежурные с красными повязками Михеева пропустили, а к Антону и Алеше привязались. Лица противные, прыщавые.
— Ну-ка, вытрите ноги как следует.
Один схватил Антона за воротник пальто, другой подталкивал Алешу к грязной, мокрой тряпке.
— Возьми. Быстро. И чтоб убрал здесь все… — Алеша умоляюще смотрел и блеял, будто барашек. Парень гнул его все ниже к половику. — Вот сейчас отберу дневник, узнаешь…
— Ну пусти, — просил своего мучителя Антон. — Пусти, пожалуйста. Звонок скоро.
У Алеши слезы навернулись, и Антон уже готов был взять тряпку — все лучше, чем получить замечание в дневник, но нежданно-негаданно пришло избавление: влетел учитель по труду Анатолий Дементьевич. Запыхавшийся, пальто расстегнуто, из портфеля торчит ручка молотка. Стянул шляпу.
— Здравствуйте, товарищи дежурные. А это что, нарушители?
— Вот не хотят ноги вытирать, — пожаловались прыщавые и тут же отпустили обоих.
Из распахнутых дверей классов неслись шум, стук, топот — обычный утренний гвалт, не усмиренный появлением учителя.
Олька Лырская, новая соседка Антона, уже приготовилась к уроку, выложила на край парты учебники в обтрепанных обертках, достала чернильницу-непроливашку и ручку. С Лырской Антон сидел всего третий день. Антонина Ивановна постоянно кого-то пересаживала: то, чтоб девочки сидели с мальчиками, то по алфавиту, то по росту, то неуспевающего к отличнику, а недисциплинированного к образцово-послушному.
Антон сперва сидел с Ирой Синичко. Учебники и тетради у нее были чистенькие, почерк и наклон букв красивый, никогда она не забывала ни карандашей, ни линеек, ни ластика, а если у Антона не было чего-нибудь из необходимого, Ира легко, с охотой предлагала свое.
Дедушка как-то попросил его рассказать о соседке. Антон покраснел. От дедушки это не укрылось. «Ты как себя чувствуешь? — забеспокоился он. — У тебя не жар?» И приложил прохладную ладонь к его пылающему лбу. «Это, наверно, я простудился», — сказал Антон. Дедушка вроде бы поверил или сделал вид, что поверил; посоветовал немедленно лечь в постель и поставить горчичники. И с тех пор Антон гадал: знает дедушка о его тайне или нет?