А у Антона с Ирой другая жизнь. Они будут учиться. А потом работать. Антон видел, как он, уже взрослый, похожий на папу, приходит домой, а Ира его ждет и не садится без него ужинать. Но это в будущем. А пока он готов был провожать Иру до дому, гулять с ней, не дал бы ее в обиду, если бы кто-нибудь начал ее дразнить, дергать за косу.
— Вот увидишь, — сжимал кулаки Пашка. — Я этого не забуду. И брату скажу.
Антон его не разубеждал. Нужно время, чтобы Пашка остыл, а тогда он и сам выбросит из головы свои глупые намерения насчет Антонины Ивановны. Куда больше волновало Антона сочувствие, которое проявила по отношению к Пашке Ирочка.
Следующей была арифметика. Решали задачу про орехи, которые белка прятала в дупло.
— Между прочим, у меня две белки, и они орехи совсем не любят, — наклонилась к Антону Лырская. — Конфеты, сахар едят. А к орехам, я сколько раз давала, не притрагиваются.
— Ты какие давала? — позабыл про задачу Антон.
— Грецкие…
Антонина Ивановна погрозила им пальцем. Пока Митя Орлов растолковывал у доски решение, Антон снова зашептал Лырской:
— Белок нужно кормить кедровыми. Или лесными. Кедровые шишки мне папа привозил из тайги. А белку он там видел, но не поймал.
— Мне мои ужас как надоели, — поморщилась Лырская. — Не знаю, куда девать.
Не сразу, боясь вспугнуть редкую удачу, Антон вымолвил:
— Отдай мне.
— Пожалуйста, — сказала она. — Тебе кого — самку или самца?
Он опять медлил.
— Самку. — И добавил поспешно: — Если можно…
— Вот хорошо. Вечером прыгнет на кровать, а хвост противный, мокрый…
— Лырская! Былеев! — не выдержала Антонина Ивановна.
Антон уткнулся в тетрадь. Последняя подробность его немного огорчила, но в конце концов неважно, пусть хвост мокрый. Зато у белки появится бельчонок…
— Только мне у родителей нужно спросить, — опять вернула его в состояние неизвестности Лырская.
— Так еще, может, ничего не получится? — разочаровался Антон.
— Ты что, — махнула она рукой. — Родители сами не знают, как от них избавиться.
На второй перемене зашуршали пакеты с бутербродами, на партах появились яблоки, груши, сливы. Некоторые обменивались: бутерброд — на грушу, яблоко — на три сливы. Антон не менялся. Он старался побыстрее проглотить свой завтрак. Нехорошо, когда все едят разное: одним кусок торта положили, а другим сладкого не дали. Лырская, чавкая, уплетала бутерброд с вонючим сыром. Неудивительно, что белки у нее неухоженные и голодные.
На третьем уроке Антонина Ивановна достала из сумки большое, с красным румянцем яблоко, положила на стопку тетрадей.
— Бутафорское? — спросил кто-то.
— Нет, свое принесла. Потом съем, — пошутила она.
Антон вспомнил, как дедушка предложил ему начать перерисовывать фасады домов. Странно, дедушка уговаривал его побольше рисовать, а против того, чтобы папа сделался художником, в свое время решительно возражал. Папа рассказывал: запрещая ему поступать в училище, дедушка употреблял чрезвычайно сильное выражение: «Только через мой труп». Это выражение Антон представлял очень зримо: на пороге лежит тело мужчины — лицом вниз. Из спины торчит окровавленный нож. На пороге потому, что принято говорить: «Переступить порог».
Вопреки запрету папа стал художником. «Ну, нравится?» — спрашивал он домашних, показывая какой-нибудь свой рисунок. И больше других хвалил его дедушка. В папиных работах он находил массу достоинств. Папа недоверчиво смеялся, но было видно: похвала ему приятна.
На рисовании разрешалось и разговаривать, и вставать с места, и даже ходить по классу — чтобы лучше рассмотреть изображаемый предмет. Все этим пользовались. Голышок подошел и похвастал:
— А я уже нарисовал. Даже несколько. Только мелких. У меня офицерская линейка. Взял и обвел кружки…
— Откуда у тебя? — удивился Антон.
— Купил. В магазине канцтоваров.
Голышок принес прозрачный прямоугольник из гибкой пластмассы. Края волнистые и с зазубринками, будто у пилы. Сам прямоугольник весь в прорезях: кружки побольше и поменьше, квадратики, щелочки.