Опять он надавил кнопку звонка, и опять открыла старуха — костлявая, морщинистая, с крючковатым носом. Ему казалось, он говорит достаточно громко, но она подалась вперед и оттопырила ухо ладонью.
— Что, мальчик? Учишься с Олей в одном классе? Оля наказана и гулять не пойдет.
Неясное чувство подсказывало ему: ситуация неблагоприятная. Но отступать, когда заветная цель так близка…
— У вас живут две белки, — заговорил он. — И Оля мне одну обещала.
— Что? — старуха наклонилась еще ближе.
— У вас живут две белки, — повторил Антон.
— У нас? Белки?
Он засомневался, туда ли попал. И переспросил:
— Это квартира Оли Лырской?
— Ну да, — сказала старуха и крикнула в глубь темного коридора: — Оля! Оля!
Оля появилась тотчас, будто дожидалась зова. Одетая по-домашнему, в красной кофточке и тапках, она выглядела совсем тощей. Такой пунцовой он ее не помнил. Антон ощутил, что и сам краснеет. Ему было стыдно перед строгой старухой за попрошайничество, а главное, за то, что нехорошо, необдуманно выдал и без того наказанную Олю. Теперь он это ясно понял.
— Про каких белок ты говорила? — сурово обратилась к ней бабка.
Оля не отвечала. Стояла жалкая. Противная.
— Извините, я, наверно, что-то перепутал, — выпалил Антон и помчался вниз, стараясь оторваться от прилипшего к нему стыда и отвращения. Щеки горели, ему казалось, прохожие догадываются, в какое положение он попал, и посмеиваются. Все же он не мог уразуметь… У него в голове не укладывалось… Зачем ей понадобилось обманывать? Бессмысленно, глупо, странно…
Нечестность еще встречается в некоторых людях, объяснял дедушка, большей частью у взрослых, что естественно — ведь они росли в дореволюционное время, когда обман был как бы узаконен: буржуи и помещики постоянно им пользовались, чтобы наживать барыши. Многие труженики понятия не имели о справедливости, были попросту неграмотными, забитыми. Теперь другое дело: все знают, что обманывать нехорошо, отвратительно, и детей своих воспитывают смелыми и честными, непримиримыми ко лжи.
Откуда же тогда в некоторых его сверстниках пережитки прошлого?
Летом Антон жил с дедушкой и бабушкой Таней на даче — дедушке дали комнату от учреждения, где он раньше работал. На участке стояло несколько домиков, в каждом размещалось по нескольку семей. В центре дачного поселка была разбита клумба. Здесь цвели настурции и еще какие-то цветы, похожие на маки.
И вдруг кто-то начал их обрывать. Тайком, неизвестно когда… Дачники огорчались. Антон недоумевал: как же можно? Зачем? Ведь эта красота для всех… Он очень подружился там с Толиком, сыном дачного коменданта. Дедушка и бабушка брали Толика в лес на прогулки. Они строили планы, как вечером, когда стемнеет, организовать в кустах засаду и подкараулить негодяя.
Однажды, когда они с Толиком играли, начал накрапывать дождь. Антон побежал домой. Зеленое крыльцо было сплошь в глянцевых пятнышках влаги, их становилось все больше. Бабушка всполошилась: у нее, оказывается, на полянке, где клумба, сохло белье. Антон помчался меж яблонь — успеть, пока не хлынуло сильней. И выбежал на Толика. Тот стоял к Антону спиной и его не видел. Дотягиваясь до середины клумбы, но не наступая на рыхлую землю, чтоб не оставить следа, он рвал цветы. Антон застал последний уже момент, последний цветок, а затем Толик припустил во все лопатки, только подошвы тапочек замелькали.
Бабушке и соседям Антон ничего не сказал. А с Толиком, конечно, поговорил. Толик дал слово исправиться, но Антону после этого стало неприятно с ним встречаться. Он не мог простить Толику притворства: разыгрывал возмущение, а сам… И зачем ему понадобились эти цветы? Ведь жил рядом с клумбой, мог смотреть на нее, когда захочет…
И Лырской — зачем понадобилось лгать о белках? Зачем понадобилось обещать? А Пашка Михеев?.. Антон искал и не находил ответа.
Темнело. Наверняка уже больше шести. Он повернул к дому. Во дворе тесной группкой стояли все, кто не хотел слушать сказку о черепахе. С ними — Сашка. Он учился во вторую смену и, видно, только вернулся из школы. На Антона никто не обратил внимания. Остановившись на расстоянии, он прислушался к разговору.
— А на солнце огромные стога, — рассказывал Борька. — Только они не соломенные, а из раскаленной проволоки. Притронешься — сразу сгоришь.