— Оттуда никто не выходит. И ворота не открываются, — сказал Антон.
Поразительно, как дедушка при его опыте и познаниях не умел отличить главное от второстепенного. И чайный фабрикант и сподвижник географа-путешественника — это так, попутные сведения. Пусть Герман к названию переулка отношения не имеет. Главное же не в этом, а в том, что дом только по видимости необитаем, а на самом деле в нем живут! Разве не странно? Об этом и надо задуматься. Но именно эту информацию дедушка пропускает мимо ушей.
— Я пойду, — поднялся Антон. Беседа с дедушкой зашла в тупик, а ему не терпелось показать монету во дворе. Это им не чертов палец!
— И еще… — удержал его дедушка. Перелистав книгу, достал лежавшую между страницами фотографию женщины в длинном платье. — Знаешь, кто это?
— Нет, — сказал Антон.
— Баба Лена! — Антона, уже пятившегося к двери, невольно потянуло обратно. Дедушка любовался фотографией с нежностью. На фоне как бы бархатного занавеса — красивая молодая незнакомка. Волосы густые, черные.
— Все мы такими были, — вздохнул дедушка. Вошла баба Таня, и дедушка фотографию поспешно пихнул между страницами, а том захлопнул. — Ну, ладно, это я так. Вспомнилось. Иди бегай, гуляй, — сказал он.
К забору палисадника жалась тепло укутанная, несмотря на солнышко, Полина. К ней подступали Борька, Юлька и Минька. Появление Антона они восприняли как прибытие свежих сил.
— Ты послушай, послушай, — захлебываясь яростью, с ходу начала натравливать его на Полину Юлька. — Она говорит, из опавших листьев потом вырастают деревья.
— Я не говоила, что выастают, — отчаянно картавила Полина. — Я говоила, листья становятся пеегноем и удобением… Мне мама ассказывала!
— Твоя мама… — с издевкой начал Борька.
— Я тебя удаю! — старалась его перекричать Полина. — Или отца позову!
— А мы дядю Володю, — не отступал Борька. — Он как твоему отцу даст — тот на крышу улетит.
Антону хотелось заступиться за Полину, но он не знал, как это сделать. Дядя Володя был грузный, ходил тяжело, носил белые рубашки и большой портфель. Антона удивляло, что Борька похваляется его силой: ведь неповоротливый, живот, как обвислый воздушный шар, а главное, уже немолодой. Но Борька, наверно, лучше знает силу своего соседа по квартире.
— А смотри, укуталась-то, — нашел еще одно уязвимое место для издевки Минька.
— Я болела, — стала оправдываться Полина.
— Еще нас заразишь, — встряла Юлька. — Сидела бы дома!
Не выдержав явной несправедливости, Полина заплакала и побежала к подъезду.
— Пожалуется, — забеспокоился Минька. Глазки его бегали. — Пойду, что ли, домой.
А Юлька специально встала под Полинины открытые окна в расчете на то, что беглянка, может быть, ее услышит. Непримиримости в Юльке не убавлялось.
— Она говорит, у них дома ни копейки денег. Ведь не может так быть? Копейка-то обязательно найдется. — Презрительно сжала губы, показывая, что по-прежнему считает себя правой.
Окна оставались пустыми.
— Копейка не считается, — вступил в спор Антон голосом совершенно безразличным. И лицо тоже сделал безразличное, отсутствующее. — Когда так говорят, имеют в виду, что денег почти нет. А если поискать, то можно и три копейки найти. И даже рубль. Моя мама часто говорит: «Нет ни копейки». А в кошельке у нее я два рубля видел.
— Твоя мать имеет право так говорить, — сказала Юлька. И хотя Антону, вернее, его маме, было отдано предпочтение, слова эти задели. И что его потянуло влезать в чужую перепалку? — А Полинина нет. Они недавно пианино купили. Чтоб дочка их, Полиночка, играть училась. — Юлька изобразила, как Полина присаживается и музицирует, и схватилась за живот. — Ой, не могу, кикимора эта музыке учиться будет…
Желание хвалиться монетой у Антона пропало. Ну их… Да они всей значимости находки и не смогли бы понять.
Отправился домой.
В коридоре стоял свежий запах табачного дыма. Антон замер, а затем пробежал к закутку. Дверь в комнату была распахнута.
Папа полулежал на тахте, вытянув ноги в коричневых, измазанных грязью ботинках. Над ним стояла баба Таня.
— Надо иметь мужество, — говорила она.
— Уйди, — невнятно просил папа.
Он был здорово небрит, и к запаху табака примешивался тот самый, отвратительный, который Антон терпеть не мог. Правда, сейчас не слишком резкий.
Папа Антона не сразу заметил. А увидев, протянул руки:
— Антон! Я соскучился по тебе. — Сел, неловко откинул волосы со лба. Глаза воспалены, пальцы беспрестанно двигались.