Мама знала, как добираться, по постоянно заглядывала в бумажку со схемой. Такой уж у нее характер: всегда боится что-нибудь перепутать. Сперва ехали на метро до конечной, потом на автобусе. Старушки всю дорогу встревоженно вертели головами — точь-в-точь птицы, которых в клетке перевозят с одного места на другое.
Грязища в районе новостройки была жуткая. По дощечкам и кирпичикам, друг друга поддерживая, брезгливо перебирались мы через моря чавкающей слякоти, причем один раз дядя в эту гадость все-таки влез и долго чертыхался.
— Теперь убедился? — сказала мама.
Дядя ничего не ответил, но чертыхаться перестал.
Дом был белый, блочный, двенадцатиэтажный. Мама нам его еще издали показала. Чем ближе мы к нему подходили, тем чаще дядя останавливался, задирал голову, придерживая шляпу, чтоб не свалилась, и приговаривал:
— Ну, братцы, доложу я вам… Наш завод, а мы строим очень много, таких домов не имеет.
— В таких домах слышимость большая, — сказала Алевтина Петровна.
— Слышимость-то слышимость… — сказал дядя. — А вот балконы…
Все подождали, пока я, окончательно перемазавшись и промочив ноги, сбегал за сторожем, тот отомкнул подъезд, и мы пешком — лифт еще не включили — поднялись на пятый этаж.
Скрипел новый линолеум, гулко отдавались наши шаги и голоса в пустой комнате.
— Ты смотри, — говорил дядя, — потолки высокие… И окно… Прекрасное окно…
— Да, в общем, действительно, комната неплохая, — сказала мама.
— Маленькая, — вклинилась Алевтина.
— По-моему, надо соглашаться, — сказал дядя.
— Деточка, — сказала бабушка, — уж очень далеко я от всех вас буду.
— Да, — сказал дядя, утирая платком вспотевшие залысины. — Да. Какая, интересно, организация этот дом строила?
Потом все отправились к бабушке обедать. Готовила бабушка превосходно.
На первое был бульон с клецками, на второе — котлеты, на десерт — настоящий клюквенный кисель с домашним печеньем. Дядя раскраснелся и обмяк, мама была грустной и все смотрела в тарелку, а Алевтина без умолку кудахтала и требовала для пенсионеров каких-то льгот.
После обеда дядя прошелся по комнате, в задумчивости задержался возле буфета, обследовал платяной шкаф и остановился у комода.
Комод этот был сооружением уникальным. Громоздкий, пузатый, мрачный на вид, высотой мне по грудь. Состоял он из трех этажей. Нижний и средний — ящики, где бабушка хранила белье, скатерти, покрывала и прочие тряпки; верхний отсек был устроен наподобие секретера, с откидывающейся крышкой, здесь лежали всякие квитанции, счета, деловые записки за многие годы, а также альбом фотографий. Накрыт комод был беленькой кружевной салфеткой, на ней стояла фарфоровая фигурка музы, я все забывал, какой именно.
— Да… — сказал дядя. — Да… Комод, я боюсь, там не пройдет.
— Деточка, — забеспокоилась бабушка, — как же я без комода?
Дядя наморщил лоб, прикидывая.
— А впрочем, пройдет, пожалуй, — сказал он.
— Ты считаешь, надо соглашаться? — спросила мама.
Дядя не успел ответить.
— Но ведь комната действительно маленькая, — опять влезла в разговор Алевтина.
— Алевтина Петровна, — стараясь говорить спокойно, сказал дядя. — Сейчас на одного человека больше не дают.
— А если попросить? — настаивала она.
— Да куда больше-то? — не выдержал дядя. — Мама, — обратился он к бабушке, — мама, ты ведь не собираешься все отсюда перевозить?
Бабушка виновато потупилась.
— Я бы хотела все, деточка.
Дядя пожал плечами.
— Мама, ты сама подумай. Зачем тебе, к примеру, диван?
— Дедушка на нем спал, — сказала бабушка. — И Алевтина Петровна спит, когда остается.
— Ты пойми, я не против, — сказал дядя. — Но уж очень он ветхий.
— Ветхий? Выбросить? — взорвалась Алевтина. — Это, может быть, чтоб я перестала приезжать? Но я не перестану. Я не то что некоторые…
— Да что вы такое говорите! — возмутилась моя мама.
— Как тебе не стыдно, Алевтиночка! — закричала бабушка.
— Не стыдно, не стыдно, — кричала Алевтина. — Это ты боишься слово сказать, а мне бояться нечего.
— Ну, ладно, — сказал дядя. — Мне, пожалуй, пора…
— Да нет, чего уж, лучше я пойду, — поднялась Алевтина.
— Постой, — слабым голосом позвала ее бабушка.
Алевтина не оглянулась.
— Постой, — бабушка вышла следом за ней в переднюю.
— Я должна сказать, если ты молчишь, — снова воодушевилась та.