Сел на табуретку и выставил локти на серую пластиковую поверхность кухонного стола. Поблескивающая плоскость была сплошь в розоватых винных подтеках и липкая. Фомин пододвинул тарелку с утренними пельменями, отколупнул вилкой от слежавшейся массы два крайних комка и, прожевав, запил водой из-под крана.
Взял стеклянную банку, чтобы полить столетник, и тут позвонили в дверь. Фомин замер, прислушиваясь. Звонок не повторился. Недоверчиво вытянув шею, Фомин как был, с банкой, двинулся через коридорчик в прихожую. У двери он снова обратился в слух и, различив там, за дверью, неясный шорох, быстро отомкнул.
Перед ним стояла немолодая, красящаяся в рыжую женщина небольшого роста, полная, в черном пальто с куньим потертым воротником. Шапку из синтетического искрящего меха женщина сжимала в руках, а возле на лестничной площадке чернел внушительных размеров чемодан. Что-то во взгляде голубоватых, выцветших глаз женщины показалось Фомину знакомым, и он строго спросил:
— Вам кого?
— Ой, Федя, — нараспев произнесла женщина. — Федя… — Она радостно и кривовато улыбнулась. — Ты не узнаешь меня?
Фомин кашлянул, выигрывая время.
— Я Шура. Шура Кольцова, — подалась к нему она.
— Шура?
Он непроизвольно отстранился, чтобы взглянуть на нее со стороны, и тут же словно устыдился этого своего движения.
Но Шура словно бы не заметила ничего и по-прежнему улыбалась:
— Ты что, цветы поливал?
— Да, — сказал Фомин и отвел руку с банкой за спину.
— Любишь цветы?
Фомин снова кашлянул и тут только спохватился.
— Шура! — бодро, что прозвучало немного неестественно, воскликнул он. Наклонился, подхватил чемодан. — Проходи, что же ты стоишь? — И шагнул в глубь квартиры. — Ты погоди, я только приберу чуть-чуть.
Фомин пихнул одеяло в шкаф, жестянку переставил на подоконник, затолкал ногой под диван скомканную папиросную пачку.
Шура, аккуратно подобрав бежевую юбку, села на стул, Фомин осторожно, чтоб не скрипнуть, опустился на диван.
— Да, сюрприз, — сказал он. — Вот не ждал!
Они помолчали.
— А ты хорошо живешь, — решила Шура, оглядев комнату.
Фомин украдкой вмял вылезшую из дыры диванную пружину.
— Только вот похудел что-то…
— Я? — он провел рукой по небритому подбородку. — Ты извини, я сейчас.
Вернулся он в костюмных черных брюках и голубой сорочке в полосочку.
— А ты… ты как меня нашла?
Она посмотрела на него ласково и лукаво. Ну да, он хорошо помнил этот ее взгляд.
— Нашла…
— А… Чем ты… вы… как вообще жизнь? — спросил Фомин.
— Я? Моя жизнь? Работаю, — сказала она.
— Там же?
— Там же, на фабрике, где еще?.. А ты помнишь?
— Помню, конечно, — сказал он, сглотнув с усилием: запершило в горле. — Стоит фабрика-то?
— Стоит… Новый корпус построили… — Голос Шуры изменился, стал доверительным и мягким. — Федя, — сказала она, — я, собственно, что приехала…
Фомин подобрался, сел прямо, так что диван под ним застонал. Она продолжала, взгляд ее был устремлен куда-то вдаль, оклеенная желтыми в цветочек обоями стена не мешала ей эту даль видеть.
— Значит, говоришь, помнишь наши места?..
— Ну? — сказал Фомин.
— И реку помнишь? Малюсенькая такая, вода мыльная, пузырится. Мы ее Змейкой называли… Помнишь?
Фомин зажмурил глаза и сразу увидел ту заводь, и лодку с облупившейся на носу голубой краской, и слепящий отблеск солнца в воде.
— Помню, — сказал он. — Лилии я тебе еще рвал. А на тебе платье белое было.
— Верно, — обрадовалась Шура. — Длинное, по моде. Сама шила… И как мы за бабочкой-лимонницей гонялись, тоже помнишь?
— И ты платье испачкала, — чувствуя, что от воспоминаний и запахов того лета начинает кружиться голова, подхватил Фомин.
— Федя, я о чем с тобой поговорить хочу, — смущаясь, заторопилась Шура. — Помнишь, как мы вот так бегали, хохотали, а потом ты остановился и говоришь: «Шура, выходи за меня замуж, а?» А я тебе сказала: «Ой, Федя, я подумаю». Помнишь?
— Ну… Помню, — помолчав, сказал Фомин. Солнечная картина исчезла, и он опять очутился в холодной и унылой своей комнате.
— Федя, — сказала Шура, — так я подумала…
Взгляды их встретились.
— Подумала, говорю. И согласна.
— Что? — не сразу понял он.
Фомин встал, сел, опять встал, проверил, застегнут ли ворот рубашки, и, убедившись, что застегнут, расстегнул. Прошел к окну. Взял с подоконника пачку «Беломора», легонько хлопнул по тыльной ее части, так что мундштуки папирос выскочили из отверстия сразу несколькими дулами.