«Тогда отправляйся на тренировку. Повеселись там» Она заглядывает в мои глаза через зеркало заднего вида.
«Никто не бросает мне мяч»
Эмма – матрас, выброшенный ее родителями, когда те развелись. Я не помню, когда ее отец звонил нам в последний раз. Дженнифер намерена превратить ее в «идеальную маленькую девочку», которая превратится в «прекрасную юную леди» которая будет сияюще идеальной, и это немедленно докажет всем, что Дженнифер прекрасная мать.
Это не тот случай, когда ты недостаточно сильно привязал матрас. Я открываю дверь.
«Выходи. Я сама брошу тебе мяч»
Она закрывает плеер и бросает его на сидение.
«Нет, ты говорила, что будешь делать уроки»
Она все еще не может вылезти из машины побыстрее.
«Пока, Лиа. Будь осторожнее на дороге»
Это заставляет мое сердцебиение немного замереть. Раз. Два. Три. Запах снова соприкасается с моими нейронами. Я опускаю стекло.
«Эмма. Держись»
Она медленно подходит к машине, обнимая футбольный мяч.
«Что?»
«Я передумала. Я хочу посмотреть на твои занятия. Где мне можно сесть?» Она широко открывает глаза.
«Тебе нельзя»
«Почему нет? Другие люди ведь смотрят»
«Ну… да» она разглядывает шнурки своих кроссовок «Ты можешь посмотреть матч из машины. Там теплее»
К нам доносятся крики девятилетних психопатов, которые уже сейчас, наверное, способны на убийство. Футбол достаточно жесток.
«Эмма, посмотри на меня» как голос Дженнифер попал в мое горло? «Почему ты не хочешь, чтоб я вышла из машины?»
Она пинает гравий. Маленькие камешки стучат о дверь моей машины. “Тренер спросил меня, правда ли ты болела раком”
Она снова пинает.
«Потому… что он слышал о том, что ты лежала в больнице, и спросил меня об этом. Я сказала, что ты была там»
Раздается свисток.
«Я просто не смогла сказать чего-то другого»
«Ничего страшного. Не переживай, я понимаю»
Она уронила мяч, который теперь катится в сторону поля. Ее ручки его не удержали.
«Ты злишься?»
«Я никогда не злюсь на тебя, дурочка» Она, наконец, смотрит на меня.
«Спасибо, Лиа»
«И ты права, у меня слишком много уроков» я завожу двигатель «Моему учителю понравится, если я сделаю ее. Увидимся позже?»
Она улыбается.
«Хорошо. Там осталось немного чипсов, если проголодаешься» Я поднимаю стекло.
Лучше бы у меня был рак.
Я буду гореть в Аду за это, но лучше бы у меня был рак.
008.00
Воздух на заправке был переполнен запахами топлива, и прогорклого жира из фритюрницы Макдональдс, расположенного неподалеку. Пять дней назад я весила 101.30 фунт. Я ела на День Благодарения (это все стервятники вокруг стола) но после этого были только рисовые хлебцы и вода. Я так голодна. Я беру три пластинки жвачки и выбрасываю чипсы Эммы, вместо того, чтоб есть их. Засовываю жвачку в рот. Я мерзкая.
Впервые, когда я попала в больницу, мое тело было красно-сине-фиолетовым, потому, что меня выбросило из машины, когда взорвался чертов руль, и закричала Кейси. Это тело весило 93 фунта.
Моя соседка (по тюрьме, черт возьми) в New Seasons была тощей, засушенной воблой, которая постоянно лежала в постели и плакала, позволяя слезам и соплям перемазывать ее лицо. Зато весь персонал клиники был непомерно толст. Медсестра, приносящая нам лекарства, была столь толстой, что даже ее кожа едва могла выдержать то, с какой силой она была натянута на ее жирное тело. Если она шла слишком быстро, ее халат задирался, и мы видели желтую диснеевскую футболку, которую она носила под ним.
Я проводила дни, жуя кукурузные зерна, которые попадая в мой рот, застревали между зубов. Укусить. Жевать.
Глотать. Снова. Укусить. Жевать. Глотать. Снова.
Я была хорошей девочкой потому, что не резала руки (шрамов они не увидели) не писала депрессивные стихи (наши дневники проверяли, пока мы были на занятиях) я ела и ела.
Она превращали меня в маленькую розовую свинью, готовящуюся отправиться в супермаркет. Они убивали меня своими мягкими яблоками, и пастой, похожей на червей, маленькими пирожными из холодильника.
Я кусала, жевала и глотала. Врала, врала, врала. День за днем.
(Кто хочет поправиться? Это стоило мне потраченного года. Я стала такой худышкой. Я не была больной, я была сильной). Но то, что я оставалась сильной столь долго, привело меня к тому, что меня, в конечном итоге, заперли здесь. Единственным выходом для них было пихать в меня еду, пока я едва могла передвигаться самостоятельно.
Я засовывала дерьмо в свое горло и чувствовала, что весьма печально отразилось на моих бедрах. Доктора кивали, подписывая очередную бумажку и разрешая мне есть самостоятельно. Через четыре недели ворота открылись.
Кейси поняла. Она выслушала меня и сказала, что я была сильной…
Я заехала в гараж и мой мозг отметил для себя запах бензина. Я не помню, как добралась домой. Я, должно быть, войду в комнату, увидев того парня, диктора новостей, который скажет мне о том, что очередной водитель скрылся с места преступления, сбив кого-то.
Камера покажет кровь и битое стекло на тротуаре. Репортер возьмет интервью у рыдающей женщины, видевшей несчастный случай собственными глазами, стоявшей в то время перед универмагом на Бартлетт-Стрит. Я пойду в гараж, чтоб проверить, нет ли мертвой леди на моем капоте.
У меня во рту будет забавный вкус потому, что в руках находится такая же сумка для покупок.
Я выхожу проверяя сохранность машины — двери,
капот, бамперы, фары, чтобы удостовериться в том, что все хорошо.
Я не попала в аварию, не заметив этого. Фары не разбиты, на дверях нет вмятин.
Мертвая леди не лежит на капоте. Не сегодня.
009.00
Я направляюсь к холодильнику, доставая еду, оставшуюся с Дня Благодарения.
Когда я была настоящей девочкой , День Благодарения мы проводили в доме Ноны Марригэн в Мэне, или в бабушкином доме в Овербрук, Бостон. У Ноны мы ели устриц. У бабушки были каштаны и сосиски. Нона любила ее тыквенный пирог, с корочкой, посыпанной орехами. Бабушкин пирог всегда был с начинкой потому, что она сама привыкла делать его именно так.
За столами сидело множество высоких людей, которые тянулись к тарелкам с едой и говорили слишком громко. Кузины, бабушки, дедушки и прочие родственники, приехавшие издалека. Запах лука и соуса заставлял моих родителей забыть о ссорах, а вкус клюквы заставлял их вспомнить о том, как они смеялись раньше. Мои бабушка и дедушка должны были жить вечно и День Благодарения всегда проходил бы с кружевными скатертями, тонким фарфором и столовым серебром, которое я полировала, сидя на табурете.
Они умерли.
День благодарения на прошлой неделе был подслащен чертовой кучей консервантов и завернут в пластик. Сестра папы не приехала потому, что это слишком далеко. Семья Дженнифер поехала к ее брату потому, что у него дома больше места.
(