«Ты выиграла» добавляет Кейси.
Я выиграла потому, что я тощая. Я двойной ноль. Я оставалась сильной, и не попробовала свое печенье на вкус. Я не съела ни кусочка.
Я нажимаю кончики пальцев к скулам. Если я врезалась головой в каменную стену, я держу пари, что сломала бы каждую кость на моем лице. Пальцы дрейфуют по моему подбородку, вниз к моему горлу, мимо крыльев бабочки моей щитовидной железы, вниз
туда, где мои ключицы сцепляются с грудиной, будто бы у птицы. Кошки Эммы под дверью. Они скребутся, стараясь войти внутрь.
Мои руки читают азбуку Брайля, высеченную от кости, соприкасаются с моей полой грудью-лощиной, перевитой синими венами-реками, наполненными льдом. Я считаю ребра, как бусинки четок, бормоча заклинания, пальцы гладят тонкую грудную клетку.
Они могут почти коснуться того, что скрывается внутри.
Моя кожа обтягивает мой пустой живот, покрытый тонкими, розовыми шрамами, следами порезов, свежими и уже побелевшими от времени. Ледяная. Холодная. Я оборачиваюсь, смотря на себя в зеркало. Мой позвоночник выглядит так, словно он сделан из мрамора, обтянутого кожей. Мои лопатки настолько острые, что еще немного, на них вырастут перья, и я взлечу.
Я беру нож.
Сухожилия на моих запястьях опутаны шрамами, хаотичными и неровными, как дуновение ветра. Тонкие шрамы покрывают внутреннюю часть моего запястья, расширяясь к лентам и завиваясь к локтю, где я резала слишком глубоко в девятом классе.
Я побеждаю, я победила. Я потерялась.
Музыка из моей спальни вопит настолько громко, что у меня в ушах начинает звенеть. Я смотрю на девочку-призрака с другой стороны зеркала, ее костный корсет ожидает, что его зашнуруют посильнее, она сможет затягивать его сильнее раз за разом, пока не исчезнет за отметкой в ноль.
Я режу.
Первый разрез бежит с моей шеи, опускаясь чуть ниже моего сердца, достаточно глубоко так, чтобы я могла, наконец, почувствовать что-то, но не достаточно глубоко, чтобы снять кожу. Боль течет как лава, и мое дыхание перехватывает.
Нож вырезает путь в плоти между двумя ребрами, затем – между следующей парой. Толстые капли крови капают на раковину, как зрелые, красные семена. Я очень сильная, мои кости из железа, и нож вырисовывает третью линию красиво и ровно – без промахов.
Кровь бассейнами плещется в ложбинах моих бедер, и капает на кафельный пол.
Черные дыры открываются перед моими глазами, диковинная птица, пойманная в силки моего сердца, отчаянно бьет крыльями. Я потею, и, наконец, согреваюсь.
Музыка ост……
049.00
Дверь ванной открывается. Эмма видит мою кожу, и кровь, окрасившую ее, реки крови, вытекающей из моего тела. Эмма видит мокрый нож с серебра и кости.
Крики моей младшей сестры разрушают зеркала.
050.00
Приемный покой больницы наполнен туманом. Злые тени носятся туда сюда, ползают по стенам и потолку. Кейси держит мою руку и шепчет числа. «Твое сердце билось со скоростью тридцать-три удара в минуту, пока ты была в скорой. Проклятая брадикардия. ЭКГ было совсем странным, как сказали врачи, из-за обезвоживания и кровопотери. Ты дышишь нормально, но твое давление и температура никуда не годятся»
Я закрываю глаза.
Когда они открываются, у нее есть результаты анализов.
«Анемия», говорит она. «Плюс низкий сахар в крови, низкие фосфаты, низкий кальций, низкие T3 — не знаю, что это значит, — высокие лейкоциты, низкий гемоглобин.
Они сшили тебя черными нитками, тридцатью тремя стежками, странно, да? О, и у тебя кетоны в моче. Продолжай в том же духе, и мы отметим Новый Год вместе. Будь сильной, сладкая»
«Где Эмма?»
Медсестра укрывает меня ожерельями пластмассового шланга, трубками и зелеными проводами, украшает комнату полиэтиленовыми пакетами заполненными водой и кровью. Она укалывает меня с иглой. Я ложусь спать в стеклянный гроб, где розовые кусты поднимаются по стенам, чтобы соткать мне тернистую крепость.
051.00
Два дня спустя, за два дня до Рождества, я оценена, как достаточно толстая и достаточно нормальная, чтобы быть вышибленной из больницы. План моей матери о клинике не сработал.
Там нет комнаты для кожаной Лии, набитой всяким дерьмом. Пока нет. Директор пообещал Доктору Мэриган, что на следующей неделе она появится. Я достаточно стабильная, чтоб до того побыть дома. Все говорят, что я стабильная.
Я подвела их с едой и питьем, я подвела их, обещая не резать себя на кусочки. Неудавшаяся дружба. Неудавшиеся дружеские отношения и положение дочери.
Неудавшиеся зеркала и взвешивания, и телефонные звонки.
Хорошо, что я стабильна.
***
Папа подбирает меня у больницы. Каждый день он посещал меня без Дженнифер (удостоверяясь, он никогда не сталкивался с мамой), и он плакал, положив голову на мой матрас, но почти не говорил со мной, даже когда усаживал в машину.
Пошел снег, в то время как я был привязана к трубкам. Белые поля отражают солнце и делают его слишком ярким, чтоб видеть что-либо. Я опускаю зеркало в машине. На меня смотрит девушка. Часть моего мозга — гидратированая питаемая гликогеном часть — знает, что я смотрю на себя. Но большая часть сомневается относительно этого. Я не знаю, на что я должна быть похожа.
Даже имя на больничном браслете кажется странным, как потерянные письма, отправленные по неправильному адресу, или в неправильном порядке.
Я опускаю зеркало, и надеюсь, что папа не видел, как я вздрогнула.
Доктора постарались сшить меня веревками. Я забываю об этих шрамах, пока не начинаю идти слишком быстро, и они не начинают болеть.
Они накачали меня сахарной водой, и едой, поданной на пластмассовых подносах, разделенной на пять прямоугольников. Этот мозг был на одном препарате, а это тело на другом; эта рука пихала еду к моему телу слишком быстро, чтоб посчитать количество укусов.
Они сшили меня, но забыли о двойных узлах. Мои внутренности покрыты моей изрезанной кожей, я чувствую их, но каждый раз, когда я проверяю бандаж, кожа сухая.
Я посадила это тело на пассажирское сиденье в машине отца.
«Где Эмма? Разве не сегодня начинаются зимние каникулы?»
Папа ударяет кулаком о кнопку на приборной панели. Громкий звук джазовой трубы врезался в нас. Я дотягиваюсь до кнопки громкости, вздрагиваю и выключаю этот звук.
Он проезжает пятнадцать миль, не говоря ни слова. Когда он выходит на шоссе, он не поворачивает направо.
Он поворачивает налево, к северу, к темной буре штормовых облаков, обеспечивающих большое количества снега с вершины мира.
«Что ты делаешь?»
«Везу тебя домой»
«Это не та дорога»
Его пальцы напрягаются на руле. «Ты будешь у мамы до того, как поедешь в клинику»
«Нет, папочка, пожалуйста! Как же Эмма? Мы хотели напечь печенья, я должна была помочь ей завернуть подарки, а потом пойти в церковь и петь колядки. Я обещала покатать ее на санках и сделать снежных ангелов»
Он сворачивает в переулок «Ты не увидишь Эмму, пока тебе не станет лучше. Может, это станет стимулом. Не хочешь стараться ради нее, постарайся для себя»
Его голос дрожит. Он вдыхает, сглатывает, и набирает скорость, что стрелка переходит в красную зону. Я не знаю этого человека. Я хватаюсь за дверную ручку, не уверенная, что мы сделаем его.