Великая княжна скользнула взглядом по присутствующим, затем холодно сказала:
— Я ожидала, что ваши светлости будут вести себя мудрее. Советую не устраивать из этого трагедию. Выяснить, кто виноват, можно позже. А сейчас советую прекратить этот спектакль. Ведь мы собрались здесь с иной целью, не так ли?
— Конечно, ваше императорское высочество…
Под ее пристальным взглядом напряжение начало спадать. Шувалов стиснул зубы, но, кажется, смирился с тем, что дальше скандалить не имело смысла.
Чтобы сгладить ситуацию, Ида повернулась к нему и предложила:
— Дмитрий Борисович, я бы хотела сгладить неприятное впечатление от сегодняшнего вечера. Я с удовольствием исполню с вами мазурку, разумеется, если мой кавалер, — она взглянула на Алексея, — не будет против.
Я коротко кивнул.
— Конечно, Ида Феликсовна. Дмитрий Борисович, прошу, мазурка ваша.
В конце концов, почти любой из оставшихся танцев мог стать моим.
Шувалов молча кивнул. Похоже, этот жест примирения ему понравился. Он взял Иду за руку и повел на паркет.
Я повернулся к Феликсу, который задумчиво следил за уходящей парой.
— Что это было?
Товарищ лишь фыркнул.
— Кто-то решил натравить Шувалова на нас. Обычная дворцовая интрига, только исполнение грубоватое.
— Стоит ли ожидать неприятностей от Шуваловых? — уточнил я.
— От самого рода — нет, они слишком заняты своими делами, — Феликс пожал плечами. — А вот Дмитрий Борисович… он славится своей вспыльчивостью и злопамятностью. Так что кто знает… Но вряд ли этот инцидент сделает из него нашего врага.
Пока мы говорили, я, наконец, заметил среди гостей знакомую фигуру. Профессор Толстой беседовал с какой-то миловидной дамой в фиолетовом платье.
— Извини, Феликс, мне нужно кое с кем поговорить, — я направился туда, рассчитывая все же перехватить Толстого.
Профессор был облачен в безупречно сидящий фрак, а в тонкой оправе очков поблескивали стекла. Он выглядел так же, как и всегда — спокойным, слегка задумчивым, немного отрешенным от происходящего. На его руке сверкал ранговый перстень с сапфиром, но теперь мой взгляд зацепился за кое-что новое: обручальное кольцо.
Я перевел взгляд на его спутницу. Женщина лет тридцати с мягкими чертами лица, проницательным взглядом серо-голубых глаз и изящными движениями, выдающими благородное происхождение. Темные волосы уложены в сложную прическу, но несколько завитков кокетливо выбивались из-под нее. На ее руке тоже сверкало кольцо — такое же, как у Толстого.
— Алексей Иоаннович! — профессор заметил меня и расплылся в широкой улыбке. — Вот так встреча! Разрешите представить вам мою супругу — Наталью Васильевну, в девичестве Нарышкину.
Женщина слегка склонила голову, выражая почтение.
— Ваша светлость, — произнесла она с теплой улыбкой. — Мне очень приятно наконец познакомиться с вами. Мой муж не раз рассказывал о вас, и мне кажется, что я знаю вас даже больше, чем следовало бы.
Лишь бы не открывал тайны нашей прошлой жизни. А так пусть пересказывает любые сплетни.
Я ответил ей поклоном и поцеловал руку, соблюдая все нормы этикета.
— Взаимно, Наталья Васильевна. Ваш супруг — человек выдающегося ума, и иметь с ним дело — честь для меня.
— Для нас обоих, — поправила она, взглянув на Толстого. — Ведь он не раз говорил, что рад был работать с вами, пусть это и случалось эпизодически. Теперь и я могу убедиться, что он не преувеличивал.
— О, я редко преувеличиваю, дорогая, — с улыбкой вставил профессор, поправляя очки. — Но, право, разговор обо мне — лишнее. Мы на балу, а бал создан для легкости и радости. Как вам сегодняшний вечер, Алексей Иоаннович?
— Великолепно, — признался я, оглядывая зал. — Организация выше всяких похвал, как и убранство. Но куда важнее атмосфера. Вы посмотрите: всюду улыбающиеся лица, нарядные дамы, светские беседы, музыка. Чувствуется настоящий праздник.
— Ах, это точно, — согласилась Наталья Васильевна. — Сегодняшний бал словно из другой эпохи, когда балы устраивали с настоящим размахом, а не просто ради протокола. Сегодня на дамах особенно красивые венки…
— О, я, как человек науки, восхищен системой освещения, — усмехнулся Толстой. — Инженерное искусство на службе красоты.
Мы рассмеялись. Разговор лился естественно и непринужденно, как того и требовал светский этикет.