Отец Серафим не шевелился. Он лишь водил руками над льдом, дирижируя этим хаосом, удерживая его в узде.
— Подойдите ближе, — сказал он.
Государь замер, всё ещё сжимая мою руку. Я чувствовал, как его страх вибрирует, словно натянутая тетива.
— Всё будет хорошо, — тихо повторил я. — Эта сила сделает тебя сильным, умным и здоровым. Она — твоя.
— Ты должен войти в этот поток, — велел монах. — Шагни в вихрь силы, чтобы он тебя наполнил.
— Мне страшно…
— Ничего не бойся, — шепнул я. — Я буду рядом.
Он с трудом проглотил слёзы, но кивнул и сделал шаг вперёд. Ещё один. Перед самой воронкой он вытянул руки, словно боялся натолкнуться на невидимую преграду. Я наклонился, положил ему руки на плечи — и подтолкнул.
— Лёшааа!
Мир взорвался вспышкой ослепительного света.
Государя затянуло в центр вихря. Он вскрикнул, но его голос захлебнулся в гуле силы и ветра. Волосы взметнулись, одежда развевалась, будто он попал в ураган. Свет оплёл его, проникая внутрь, наполняя до краёв, и тут же подхватил в вихре и потащил вверх, к небу. Воронка вспыхивала то золотым, то белым, то лазурным, словно отливала сталью.
А меня — откинуло назад, словно эта сила с раздражением от меня отмахнулась.
— Чёрт!
Меня ударило о лёд с такой силой, что я на мгновение я забыл, как дышать. С трудом сгруппировавшись, я перекатился, вскинул голову и увидел, как государь парит в нескольких метрах над землёй. Его глаза были широко распахнуты, а тело — словно охвачено пламенем. Энергия бурлила, подчиняя его себе, меняя, очищая.
И вдруг всё прекратилось.
Воронка исчезла. Тьма рассыпалась, воздух стал кристально чистым, неподвижным. Государь ещё на миг завис в воздухе, а затем… начал падать.
Я бросился вперёд. В последний момент успел схватить его, не давая удариться о лёд. Он молча посмотрел на меня и слегка улыбнулся.
Я помог императору подняться на ноги. Он был ещё слаб, но уже не тем растерянным ребёнком, каким мы привыкли его видеть. Я заглянул в его глаза и невольно вздрогнул — это были не просто глаза выздоровевшего юноши. Они горели осмысленностью и внутренней силой, которых прежде в нём не было. Глубокие, пронзительные голубые глаза, как у Александра Первого на портретах, но с той же мальчишеской непосредственностью, которой он пока ещё не успел лишиться.
— Алексей, — голос его звучал теперь ровно, твёрдо, с лёгким оттенком усталости. — Спасибо. За все, что ты ради меня сделал.
Я кивнул, удерживая его за плечо, пока он окончательно не обретёт равновесие. А затем, следуя неведомому внутреннему порыву, опустился на одно колено перед государем.
— Ваше императорское величество, — сказал я, склонив голову. — Прошу, примите мою клятву верности.
Николай Петрович внимательно посмотрел на меня, а затем с легкой улыбкой протянул мне руку.
— Поднимись, Алексей Иоаннович. Это я перед тобой в долгу и должен тебе кланяться.
Серафим-Александр медленно поднялся, не говоря ни слова, и лёгким движением рук сомкнул ледяную гладь озера. Разломы исчезали так же, как появились — неестественно быстро. Вода поднималась снизу, замерзая на глазах, стягивая прореху, будто её никогда и не было.
Монах неспеша отряхнул ладони, будто сбрасывая с них невидимую пыль, и поднял глаза на нас. Его взгляд задержался на императоре, внимательно изучая перемены, затем он слегка кивнул, удовлетворённый результатом.
— Всё встало на свои места, — наконец произнёс он. — Теперь я могу отпустить вас.
Император тяжело вздохнул, оглядываясь вокруг, и его лицо на миг дрогнуло — осознание происходящего пришло позднее, но с полной силой. Он ещё не понял, что именно потерял, но уже чувствовал пустоту там, где раньше была тёплая, незыблемая опора в лице его бабушки. Он опустил голову, кулаки его сжались.
— Она… ушла, — голос его дрогнул.
Я осторожно положил руку ему на плечо.
— Да, ваше императорское величество.
Он не заплакал, как прежде, когда что-то пугало или тревожило его. Но на мгновение сжался, как будто в нём что-то переломилось.
— Она сама так решила, — продолжил я. — Ради вас, ради всего рода.
Государь кивнул, не поднимая головы. Тишина давила, лишь ветер шуршал по заснеженному берегу, проникая под воротники.
— Я никогда этого не забуду и буду почитать ее жертву, — сказал государь.