В центре оказался графин с полугаром, знаменитым «хлебным вином», как его еще называли в старые времена. Прозрачная жидкость в свете свечей казалась алхимическим зельем. Официант разлил напиток по высоким граненым лафитникам.
— Ну, за встречу, — произнес я, поднимая рюмку.
— И за дружбу, — с улыбкой добавил Толстой. — Надеюсь, ты не за рулем.
— Такси возьму. Я же не дурак отказываться от такого напитка!
Мы чокнулись и сделали первые небольшие глотки. Я довольно кивнул.
— Хороший выбор. Сразу чувствуется — царский напиток.
— Само собой. Полугар — штука серьезная, вон, как греет, — Толстой поставил рюмку и принялся за сельдь. — И что важно — голова утром свежая. Ну, рассказывай, как закончилось то дело, в которое ты меня втянул.
Я усмехнулся.
— Именно так, как и запланировали. Правда, моему товарищу влетело от отца за пьянку, но это уже мелочи. Главное, что все отделались легким испугом.
Толстой удовлетворенно кивнул и отправил в рот кусочек бородинского хлеба с килькой. Он выглядел довольным, но его взгляд оставался серьезным.
— А ты никому больше не рассказывал о моем участии?
Я отрицательно покачал головой.
— Конечно, нет. Я же не идиот, чтобы подставлять тебя. С тебя же потом «Четверка» не слезет.
Толстой испытующе посмотрел на меня и произнес:
— А ведь у тебя была возможность меня сдать… Я ведь знаю, что они за мной следят. И что ты водишь дружбу кое с кем из Четвертого отделения. И ты, выходит, им не доложил?
Я поставил полупустой лафитник на стол и уставился Стагнису прямо в глаза:
— Я не сдаю друзей. Или, по-твоему, должен был?
— Да черт тебя знает, Алексиус. В этом мире у тебя репутация законопослушного правдоруба.
Я подался вперед и почти навис над столом.
— Вспомни, Стагнис, — я понизил голос так, что меня мог слышать лишь мой собеседник. — Там, в прошлом, я хоть раз тебя подводил? Кроме того момента, когда не успел тебя спасти…
Мой старый боевой товарищ покачал головой, не отводя взгляда.
— Ни разу.
— Так с чего ты взял, что сейчас что-то изменилось?
Стагнис сидел напротив меня, задумчиво постукивая пальцами по ножке лафитника. За окном ресторана лениво текла вечерняя жизнь Петербурга: дорогие автомобили проезжали по брусчатке, спешащие прохожие, кутаясь в пальто, пересекали улицы, а в воздухе висел сырой запах приближающейся оттепели.
В мягком свете свечей лицо Толстого-Стагниса выглядело непривычно серьезным. Он чуть наклонился ко мне и негромко, почти шепотом, сказал:
— Этот мир… он другой, Алексиус. Более испорченный. Сложный. Местами даже больной.
Я прищурился, наблюдая за ним. В глазах Толстого-Стагниса отражался свет люстры, но в его взгляде было что-то еще — тень тревоги, сомнение или, быть может, даже страх.
— Люди здесь разобщены, — продолжил он. — Ценности искажены. Я боялся, что ты поддашься неписаным законам этого мира, станешь частью его, растворишься в нем. Но теперь я вижу: ты все еще тот Алексиус, каким я тебя знал. И это меня радует.
Я медленно поднял лафитник и сделал глоток. В зале было людно, за соседними столиками негромко переговаривались офицеры и чиновники, где-то позади раздавался смех светских дам. Здесь, в этом уютном ресторане, казалось, ничего не угрожало привычному порядку вещей. Но я чувствовал, что наш разговор касается чего-то большего, чем просто нравы и ценности.
— Значит, все же веришь, что я не поддался? — я слегка усмехнулся, ставя бокал на стол.
— Вижу, что не поддался, — уверенно ответил Стагнис. — И это важно. Это значит, что я могу тебе доверять.
Мы снова обменялись тостами и сделали заказ. Я выбрал бефстроганов, а Толстой — пожарскую котлету с гарниром. Официант молча кивнул и удалился. Некоторое время мы просто молчали, каждый обдумывая сказанное. Наконец, я заговорил:
— Мне нужно будет выяснить через брата, почему застряли поправки к закону, который тебя интересует.
Стагнис взглянул на меня внимательно, будто пытаясь прочитать по моему лицу больше, чем я сказал. Потом кивнул:
— Благодарю. Это не моя личная прихоть. Это вопрос безопасности для всей империи.
Я склонил голову:
— Прекрасно это понимаю.