— Я-то? — Герасим придавил локтями развевавшуюся на ветру бороду и, усмехаясь одними глазами, сообщил: — Меня как раз первая германская настигла. Стало быть, вот на второй спас семьдесят стукнуло.
— Ну тогда ты еще молодой, — протянул дед в треухе.
— Да я-то еще молодой, — серьезно согласился Герасим, поправляя на голове капюшон брезентового плаща.
На какое-то время я забылся, но машину тряхнуло, и я услышал голос Севостьяныча:
— А так-то он обходительный. Говорит, езжай, дедушка, счастливого путя…
Речь шла о Комарове. Дед в треухе заходил к нему узнать насчет транспорта утром, когда я сидел на крыльце правления, поджидая шофера.
— Пятнадцатый на моей памяти, — почему-то с гордостью сказал дед Герасим. — Первым, значит, приехал Ефим Нарышников в тридцатом году, следом Осипов был, потом Мельников и Мокров в одно время, это когда колхоз разъединили, за ними Ухин Лешка, при нем снова собирали в кучку…
Всех обливских председателей Герасим назвать не успел, машину еще раз тряхнуло, она вылезла на грейдер, и у Татарского кургана старики сошли.
«Вот бы устами кого рассказать об истории колхоза, — подумал я о Герасиме. — Мудрый старик…» Но спохватился, что журналист во мне проснулся совсем некстати.
…— Ты заснул, что ли? — шофер Митяй Завгороднев дернул меня за плечо. — Приехали. Вон полевой стан, там и найдешь своего брательника. А мы дальше, к амбарам едем, — и не удержался от соблазна сострить: — Может, заехать на обратном?
Напрямик по жесткому, не примятому дождями жнивью, по комковатой пашне пошел я к большому дому под шиферной крышей, спрятавшемуся в белесых зарослях лоха. Безлюдная тишина осени вызывала тревогу, непонятную робость. Двери в дом были открыты, и, еще не переступив порога, я увидел на земляном полу скомканные грязные фуфайки, заватланное мазутом ведро со вдавленным боком и пару пыльных сапог на грядушке металлической кровати. Я заглянул, и сапоги тотчас соскользнули на пол. На кровати, потирая заспанное лицо, сидел рыжий большелицый парень лет восемнадцати.
— Отдыхаем? — спросил я, присаживаясь на скамью к длинному дощатому столу.
— Только и делаем, что отдыхаем, — зло подтвердил рыжий.
— Где же начальство ваше?
— Какое? — лениво уточнил он. — У нас тут каждый гекто́р — директор. А дела нету… А вы, случаем, не из газеты? — переменив тон, спохватился парень.
— Почему из газеты?
— Был у нас один на прошлой неделе. Из «Ударника». Обещал помочь. Сцепились они тут с Буяновым, — повеселел рыжий. — Не сеем ведь почти, ждем с моря погоды. Заработка нет. Да разве Буянова переспоришь? Упрямый… — протянул мой собеседник.
— А чего не сеете-то? Машин, что ли, нет?
— Машины есть. Дождя бригадир ждет. Говорит, в сухость зерно бросать, что собаке под хвост…
— А сами вы как думаете?
— Сами ходят с усами, — зевнул рыжий. — А наше дело телячье: поел, и в закут.
Вечером мы с Николаем сидели у скирды соломы, за кустами лоха, и он рассказывал мне о жизни своей, о бедах своих.
— Жмут со всех сторон, чтобы сеяли, — жаловался он. — А земля — кремень, лемеха гнутся, курносятся. Разве из-под такой глыбы вырвется росток? — Буянов пнул ботинком сухой ком земли. — После уборки ни одного, даже понарошенского дождика не перепало. Вот и сей — не хочу.
— Значит, весной посеете, — со спокойной уверенностью вставил я.
— Пойди, скажи это в район, — посоветовал Николай. — Или в газету напиши. Ты же газетчик!
— Прицепщик, — попробовал я отшутиться, чтобы остепенить Буянова.
— Ага, — злорадно усмехнулся он, — хочешь тоже на прицепе ходить. А ты суйся вперед. Писать-то все мастера: «сами хозяева», «колхозная демократия». А я от этой демократии вон в той лесопосадке на прошлой неделе прятался. Утром поехал на дальние поля, слышу сзади гул, оглянулся, а по дороге катит комаровский «газик» и «Волга» райкомовская. Веришь, внутри все похолодело! У меня ведь весь август лишь три-четыре агрегата сеяли. Выпущу их для треска, а сам с неба глаз не спускаю, тучи жду.
— Попробовал бы доказать…
Николай безнадежно махнул рукой и продолжал:
— Вижу, догоняют нас машины, а я сижу и думаю: «Ну все, товарищ Буянов, допрыгался». Потом как крикну шоферу: «Давай третью». Газанул парень, аж пыль из-под колес на километр. Заклубило дорогу, я зажигание выключил, дверцу открыл, говорю шоферу: «Ты меня не видел!» И бегом в лесопосадку.
— Агроном-то хоть поддерживает тебя? — спросил я.