Феня-Сизворонка встретила меня на своем дворе. Она стояла в платке, сбившемся на затылке, и, щурясь, глядела на голубоватые снеговые облака, что крадучись ползли из-за горы.
— По делу к вам, бабка Феня, — сказал я, поздоровавшись.
— Ай уж облигации возобновились? — всплеснула руками старуха.
— Почему это облигации? — засмеялся я.
— Дык сроду меня подписывать на них приходили из клуба. Ты, говорят, бабка сговорчивая, к тебе можно и из клуба. А к иным нет, не пошлешь смирного.
— Совсем по другому делу, — успокоил я Феню. — Можно сказать, по личному.
— Если так, то пошли в хату, — пригласила она и, тяжело переваливаясь, направилась к крыльцу. — Чего ж на базу стоять…
Она принесла из горницы старый венский стул с витой спинкой, подвинула мне его, а сама устроилась на лавке и приготовилась слушать.
— Бабка Феня, говорят, красивая свадьба у вас была, — польстил я с самого начала. — Рассказала бы, как это происходило.
— А кому ж надо это? — недоуменно встрепенулась старуха.
— Молодежи. Может, кто жениться вздумает…
— Ай уж сам приглядел кого? — поинтересовалась Сизворонка. — А может, первая любовь окликнула? — хитро спросила она, сложив на груди еще полные, не иссушенные годами руки. — Да ить вам, партейным, не позволено по-старому.
Я объяснил, что в церкви никто венчаться не собирается, а вот в клубе думаем провести свадьбу. Потому и решил узнать, что, кроме венчания, было раньше.
— Ну известное дело, что, — сразу откликнулась Феня. — Сватовство сначала, девичник, потом уж свадьба. Да, свадьба у нас с Зорюшкой хорошая была, — просветлев лицом, вспомнила она. — Это тебя верно направили ко мне, лучше нашей свадьбы ни у кого не было.
И замолчала, переживая вновь радость далекой-далекой молодости.
— Мне интересно знать, как проходило все это, — напомнил я о своем ожидании.
— Сначала-то? — переспросила Феня, очнувшись от воспоминаний. — Как положено: первым делом, приехали сваты на смотрины. Поставили нас с Зорей рядышком, а отец мой, царствие ему небесное, как взбеленится: мол, не по вашему топору наше топорище! Я уж и тогда была девкой справной, а Зоря и так щупленький, а рядом со мной и вовсе никакого вида. А любовь у нас в то время уже была, промеж себя мы все обговорили…
— Ну а сама свадьба как проходила? — остановил я рассказ, не интересующий меня. — Чего еще-то было?
— Да все было, — отрезала Сизворонка, недовольная тем, что я вывел ее из приятного забытья. И, помолчав, начала перечислять: — Женихов поезд во двор наш не пускали, чтобы жених, значит, откупался или загадки разгадывал. Тут уж у кого что есть: у одного деньги, у другого сообразительность. Потом свахи пряниками обменивались, Зоря вместе с матерью своей косу мою на две расплетали. Когда из церкви вернулись, нас, молодых, хлебом и хмелью обсыпали.
Потом я еще раз расспрашивал подробно о всех ритуалах, которые, по моему мнению, можно было включить в современную свадьбу. А бабка Феня снова увлекалась, рассказывала о своем Зорюшке, и что-то наподобие румянца то вспыхивало, то опять гасло на ее щеках.
— Жили, как песню пели, складно, ладно, — похвалилась Сизворонка.
Слушал, и думалось мне о том, какая же она волшебная штука, эта любовь. Поверить бабке Фене, так лучше ее Зорюшки никого и не знал свет, хотя всю жизнь, весь век свой пришлось Сизворонке идти впереди своего мужа. Ни к какому крестьянскому делу Захар Андреевич Мелехов не был приспособлен: ни плетень поставить, ни выстругать топорища, ничего такого не умел. Дела эти всегда были заботой Фени. Иной раз на рассвете идешь куда-нибудь мимо их дома и видишь, как Феня, оседлав у сарая деревянный конек, отбивает косу-литовку.
Во всем, начиная с внешнего вида, Феня и Захар были разными. Он сухонький, верткий, она же, наоборот — грузная, медлительная. В зрелости своей Феня была, пожалуй, самой крупной женщиной в Обливской, во всяком случае, никто не заходил в двери своей хаты боком, а ей приходилось. Крупная женщина Феня Мелехова! Как-то захватила их в лугу на сенокосе гроза. Сидели они рядышком под дубком, пережидали дождь, и вдруг как ахнет гром и подняло Захара Андреевича в воздух, будто ангела, метров на десять отбросило, а супругу его грозовой удар лишь на бок положил.
В Обливской над ними постоянно беззлобно подтрунивали. Казаки граили над Захаром Андреевичем: мол, мышь копны не боится — это всем известно, а вот замечает ли копна, когда мышь сверху ее.
— Эт-то надо с-спросить у копны! — смеялся Захар Андреевич.
Женщины другим донимали Феню: заморила, заездила казака, кормишь через день.