— Да, да, слушаю. Бодрое настроение… Да. А какие данные брать с собой? — тон его вдруг переменился стал несколько испуганным. — Не слышу… Алло, алло… Какую голову? А-а, свою… Понимаю, экономический совет. Виктор Степанович, — голос уже иной, уверенный, с нотками достоинства, — хочу посоветоваться относительно «Харьковской-46». Замечательный сорт. Да, да, министра удивили… Думаем гектаров двести ею засеять…
Фома Иванович повернул ухо к двери, прислушался и мельком, как бы для себя, заметил:
— Ишь ты, нахваливает.
А голос в кабинете опять сник:
— Конечно, агрономы есть… Хорошо, обговорим здесь…
Тихо тенькнул в телефонном аппарате отбой, резко хлопнула дверь председательского кабинета. В ту же минуту на крыльцо поднялись Ольга Громова, Нюська Варламова и Нина Рябинина. Все трое в резиновых сапогах, в старых фуфайках с подвернутыми рукавами, видно, шли прямо с дойки. Нюська и Нина остановились у порога, а Громова прошла в коридор, присев рядом с Фомой Ивановичем, всплеснула руками:
— Вот он сидит, родимый, и головушки не ломает, что дояркам нужны деньги! — И тут же уточнила серьезно: — Будут давать-то?
— После обеда кассир поедет на ферму.
— Ну дык после… Нам скоро нужно! — высказала Ольга неудовольствие. — В магазин ситец должны привезти.
— Если уж срочно, то, примерно, тут выдадим, — примирительно согласился Бородин. — Вот ведомость составим… Через полчасика заходите, — он свернул газету, сунул в карман пиджака и исчез за дверью.
Ольга заметила, что я скучаю, и решила развлечь меня разговором.
— Сам-то у себя? — спросила она, прислушиваясь к голосам в конторе.
— Да.
— Слышь-ка, — зашептала она, — телку он все ж таки пообещал. В дворах-то ее ведь не укупишь нонче, — пожаловалась она. — Извели скот. А теперь спохватились… Нюська, ты-то не думаешь брать? — повернулась она к Варламовой.
— Мать говорит, надо бы, — отозвалась та без особой радости.
— Во, скажите, девки, мне спасибо! — загордилась Ольга. — Это ведь через меня в газетах все вышло. Я Павла своего настропалила в Москву написать.
— Ну-у? — деланно удивилась Нюська, вытянув лицо. — Раз тебя так слушают в Москве, попроси, чтоб парней в Облив нам прислали. Так, мол, и так, тутошние ухажеры разбежались, направьте в посылке хоть завалящих каких. А то кровь зазря стынет… Ну чего отворачиваешься? — напустилась вдруг Варламова на Нину. — Гляди, застыдилась! Небось ночью с Шуркой не стесняешься…
Щеки у Рябининой вспыхнули, и я пришел ей на выручку, спросил у Нюськи:
— Как там, доильную установку новую еще не пустили?
— «Колос»-то этот? Не-ет… Как бы рядом с мехдойкой в навоз не положили, — высказала она опасение.
— Обещают скоро установить, — вступила в разговор Нина. — Говорят, посменно станем тогда работать.
— Ух, вот жизнь пойдет! — дурачась, подбоченилась Варламова. — В первый же отгул поеду в город, навью кудри, уж тогда завлеку кого-нибудь!
У ворот конторы остановилась пегая лошадь, впряженная в таратайку, это подъехал Николай.
— Ну и минутка у тебя! — упрекнул я Буянова, садясь с ним рядом.
— А-а, тут пока соберешься… Лошадь есть, сбруи нет, сбрую нашел — запрячь не во что. Век космоса, — он поднял кверху палец. — Вроде бы ни к чему кони.
Тарантас неходко полз по степной липкой дороге, она еще не подсохла, местами в низинах блестела вода, и колеса утопали, чавкали в незатвердевшем суглинке. Солнце выкатилось выше, огляделось, слегка запарило, отогреваясь, земля запахла свежестью озимых, зелено разлившихся по сторонам, горьковатостью мокрой соломы и еще каким-то неугаданным весенним ароматом. Николай расстегнул пиджак, снял шапку, сбив солому в кучу, прилег и, ослабив вожжи, любовался степью. Я тоже молча глядел на дорогу.
Эта дорога у нас самая главная. Не особенно ровная, пересеченная балками, она ведет в степь, а там уже разветвляется, дает начало другим дорогам, тем, что пролегли к станам или просто к далеким загонкам. Ее никак не минуешь, куда бы ни держал ты направление. В райцентр надо — шагай десять километров по ней и сворачивай налево; в город, на вокзал — тем же путем, лишь свернешь направо. А тут тебя обязательно подберут машины. Дорогу нашу, возвышаясь над полями, пересекает хорошо ухоженный грейдер. Конечно, на нашей дороге движение потише, чем на большаке, но и она не затихает круглый год: весной по ней гонят в бригаду трактора, летом — везут на элеватор пшеницу, осенью уводит она обливских парней в армию, зовет их учиться, и просто так уходят по ней же.