То и дело возле клуба останавливались повозки: люди все прибывали и прибывали. На своих лошадях лихо подкатил вместе с Груней дядя Семен, привязал вожжи к забору, бросил коням охапку сена и, проводив жену до клубного порога, остановился с мужчинами, стал угощать их семечками.
Чтобы не стоять на ногах все собрание, я решил занять место и стал пробиваться в зал. В проходе толпились, потому что средину зала освободили для танцующих, и меня прижали в углу, там, где всегда стоит бачок. Зажали так, что сразу и не выбьешься. Отгородив бак спинами, тут уселись пожилые женщины. В середине их ряда Даша, размахивая руками, рассказывала очередную новость:
— На провеснях, стало быть, поехал Макар с Оней Долговой за соломой. Наложили воз, пообедали возле стога. Полдень как раз, солнышко припекло, Онька прилегла на соломе, выпятила грудя и говорит: «Поласкал бы ты меня, Макарушка, люди мы с тобой одинокие». — Даша сделала паузу, чтобы разжечь любопытство и, испытав терпение женщин, закончила: — А он, как козел, потоптался возле, пошмыгал носом и только штаны ватные повыше подтянул. «Тут, отвечает, одних сборов-разборов не захочешь…»
Женщины засмеялись, но тут же на первых рядах родилась песня. Возле самой сцены сидели доярки. Они вели мелодию высоко, с выкриками, как бы озоруя, потому что песня была не их, а давнишняя, дедовская.
Я уже выбился из угла и видел девчат, да и так, просто по голосам, теперь отлично распознавал их. Тогда в первый вечер эти голоса, долетавшие с игрища, испугали меня своей незнакомостью. А теперь казалось, что я всегда был вместе с этими людьми, и от чувства родства с ними, от сознания того, что ты им все-таки нужен, забывались всякие неурядицы, притихали личные боли. Голосисто зазвенел колокольчик, и я увидел Комарова. Дмитрий Павлович стоял у длинного стола в хорошо выглаженном сером костюме и, чуть улыбаясь, давил пальцем на звонок, просил тишины. Почему-то бросилась в глаза мне его подтянутость, аккуратность и маленький узелок голубоватого галстука, и строгий зачес густых, чуть седоватых волос.
Собрание уже началось, колхозники, избранные в президиум, гремели стульями, рассаживаясь за столом, а я все глядел на Комарова.
Председатель встал к трибуне, сказал только первые фразы, как от дверей громко крикнули:
— Донецков, на выход!
«Приспичило кому-то», — подумал я и продолжал сидеть.
— Срочно нужен Донецков! — настойчиво позвал все тот же голос.
Комаров замолчал, недовольно уставился в зал. Кто-то толкнул меня в бок, рядом встали, чтобы я смог выйти из рядов.
— Вам телеграмма, — зашептала почтальонша от дверей, увидев меня. — Вот получите…
Я развернул вчетверо свернутый листок:
«Мама решила тебя проведать. Думает остаться с тобой. Не советуй. Провожаю 15. Встречай. Лиза».
«Два дня шла телеграмма. Значит, сегодня мать будет на вокзале, — первое, о чем подумалось мне. — Надо срочно что-то делать».
Я побежал на почту узнать, была ли сегодня машина, и если она уже прошла, то когда будет возвращаться, чтобы добраться до станции. Но оказалось, что почту привозили на тракторе, из-за распутицы больше ничем пробиться нельзя. Но назад «Беларусь» вернется через день. Правда, может пройти еще грузовое такси, но если будет оно, то только во второй половине дня, часа в три, а то и в четыре.
Мне оставалось ожидать полдня и надеяться, что грузовой вездеход все-таки придет. Я пошел домой, оделся в дорогу, позавтракал.
Говорят, что ждать и догонять — самое нудное дело, и я, коротая время, опять пошел в клуб. Остановясь в задымленном коридоре, я услышал взрыв хохота, долгий звонок, а затем голос Фомы Ивановича.
— Тут председатель, примерно, укорял, что Заподные сады не соблюли, зайцы кору с деревьев зимой обглодали. Колючей проволокой загородить бы… А я думаю, не нужна нам проволока, — повысил бухгалтер голос и закашлялся. — Да, примерно, она не так в нашем хозяйстве необходима, как девять гончих собак. Гончих, примерно, — повторил Фома Иванович насторожившемуся залу, — чтобы прикрепить их за каждым членом правления. Пусть гоняют за руководством нашим, чтобы оно пошибче бегало.
В зале опять грохнули. Я попытался заглянуть, но из-за тесно сдвинутых спин ничего не увидел. Впрочем, о чем говорил Бородин, хорошо было слышно и здесь.