— Вы поглядите на наших специалистов, на агронома и зоотехника, — продолжал бухгалтер, — гляньте, как хорошо, как удобно им за этим столом. Сидят, прислонились друг к дружке, как котята на солнышке. А им ли, примерно, так сидеть, если один осенью палил солому, а второй сквозь пальцы глядел на это? Грызться надо им, чтобы, примерно, клочья летели…
Хотелось дослушать выступление бухгалтера, но подмывало нетерпение, боялся упустить машину, и я пошел к сельсовету, где обычно останавливается грузовое такси.
Было уже три часа, а вездеход не приезжал. Отстояв до четырех, я побежал отогреваться в клуб. На этот раз в проходе людей стало меньше, многие курили во дворе или просто вышли поразмяться. В зале легко гомонили, перешептывались. Авдей Авдеевич вел собрание, встав у стола, он спрашивал, кто желает выступить еще. Председатель Совета несколько раз повторил эти слова, но на трибуну никто не выходил, переглядывались, подталкивали друг друга. Комаров сидел на крайнем стуле, положив ногу на ногу, со спокойным любопытством поглядывал в зал. Вдруг на рядах, где сидели доярки, шум усилился, отчетливо послышались голоса.
— Скажи, тетка Фиса, ну чего ты!
— Тридцать лет на ферме… Вот и встань…
— Кому там требуется слово? — повернул голову в сторону доярок Авдей Авдеевич. — Тебе, что ли, Анфиса Спиридоновна? — уточнил он, не сумев скрыть усмешки.
— Дык велят, заставляют. Все мы тут, вот, — заволновалась тетка Фиса, поднимаясь со стула и оглядываясь то на одну, то на другую доярку.
— Принуждать никто не имеет права, выступление — дело добровольное, — пояснил председатель Совета. — Ты сама-то хочешь говорить?
— И не знаю… Только надыть, заставляют ведь.
— Ну тогда, пожалуйста, на трибуну, — пригласил Авдей Авдеевич.
— Не-е, — испуганно воспротивилась тетка Фиса. — Чего я туда полезу? Отсюда уж.
— Пусть говорит тут! — крикнула Нюська Варламова.
— Конечно, если не хочет туда, — подала голос и Нина Рябинина.
— Ну пожалуйста, пожалуйста. Не тяните только зря время…
— Значит, я про ферму нашу и про свиную тоже скажу, — начала тетка Фиса, задыхаясь от волнения. — Что же это получается? Мы вроде бы двух ягноков у одной овцы, только какая же животина допустит, чтобы один ее дите все четыре соски тянул, а другому совали палец сухой заместо вымени…
Комаров снисходительно улыбнулся, достал из кармана носовой платок, не спеша протер пенсне, опять прицепил и с любопытством стал разглядывать тетку Анфису. Но она не замечала его взгляда, собралась в комок и продолжала говорить хрипловатым, срывающимся голосом:
— Вот у нас свиноферму в рай превращают, а коровью, я даже не знаю в чего.
Тетке Анфисе громко захлопали, и она торопливо опустилась на стул, спрятала лицо за чьей-то спиной.
— А ведь овцы-то все-таки бывают такие, невзлюбят одного ягненка, и все. — Авдей Авдеевич попробовал перевести все в шутку. Или нет таких овец, Анфиса Спиридоновна?
— Ну, попадаются, — ответила с места тетка Фиса, — да разве ж хозяин станет держать такую?..
Колхозники засмеялись, а Анфиса, не понимая, чем она развеселила их, растерянно закрутила головой.
Объявили перерыв. Все вышли во двор, на воздух. Оголились и стулья в президиуме, лишь Комаров еще возился у стола с бумагами, он побледнел и сразу как-то сник.
— Ты чего мыкаешься как угорелый? — спросил меня Буянов, поймав на крыльце. — Слыхал, старуха-то моя…
— Да, сурьезное собрание, — отметил, качнув бородой, оказавшийся рядом дед Герасим. — Редко такие на моей памяти были…
Я не успел ответить Николаю, почему бегаю, как увидел Семена и сообразил, что он-то наверняка согласится съездить со мной на станцию. Кинулся к нему, показал телеграмму.
— Эх, не вовремя, — пожалел Семен. — Дюже уж собрание интересное… Пошумней, чем отчетное было… Ну чего ж теперь, надо, — решил он и попросил: — Ты пока бери лошадей, съезди к нам домой, возьми харчишек на дорогу. Я тут побуду, а ты езжай.
— Схожу, рядом ведь, — ответил я.
— Э-э, городской ты все-таки, — осудил меня Семен. — Боишься лошадей. — Но тут же смягчился. — К моим коням и нашенский не каждый подойдет. Звери. Молоньи. В момент долетим.
Уходя с клубного двора, я оглянулся и увидел Иллариона Матвеевича. В стороне ото всех стоял сгорбившийся седой человек. Казалось, он вспоминал что-то, но, наверное, так и не вспомнил, потому как на морщинистом лице его застыло выражение недоумения и обиды.
Он промелькнул и тотчас же забылся. Зато тетка Фиса продолжала стоять перед глазами, заставляла думать о себе.