…Вернувшись из армии, Василий пробыл дома всего десять дней и, ничего толком не объяснив родителям, умчался в станицу, где жила Тамара. Через месяц они сыграли свадьбу.
Мать Тамары — тихая, нелюдимая женщина, рано постаревшая от всяческих тягот, — упросила молодых не уезжать на родину Василия, пожить с нею хотя бы года два, пока она выйдет на пенсию. Василиса Михайловна была дояркой и на этой тяжелой работе совсем загубила себя, часто ее мучили боли в суставах, пальцы ломило, руки немели, отнимались. Теперь на колхозной ферме доили машинами, но рук уже не вернуть. Василий понимал: теще будет трудно без Тамары — и согласился жить у них. Немногословный, спокойный, он понравился Василисе Михайловне. В колхозе его помнили по практике, трактор дали новый, получал Василий хорошо, и в доме был достаток и мир. Тамара по-прежнему, работала закройщицей, считалась хорошим мастером, ее портрет висел на районной доске Почета. Да и без того знал Василий, что руки у его жены золотые: девушки, одетые со вкусом, казались ему только потому такими привлекательными, что платья им шила Тамара.
В райцентре Тамара была видным человеком, многие знали ее в лицо, уважительно здоровались на улице. Особенно после смотра художественной самодеятельности, на котором представителем из области был ушастый и пузатый, как самовар, Юдин — он тогда очень хвалил ее за искренность и умение перевоплощаться. И еще он сказал уже одному Василию, что такой талант, как у Тамары, — редкость, и губить его в глуши — преступление, что ей нужно учиться, быть ближе к большой культуре.
Счастливый и гордый за жену, Василий рассказал об этом мимолетном разговоре Тамаре. Гудов и теперь помнил, как в глазах ее сверкнули искорки нетерпеливой надежды, но тут же погасли, растворились в тихом задумчивом свете.
— Как же теперь учиться? — вздохнув, сказала она и стыдливо, осторожно коснулась чуть пополневшего живота.
Через полгода у них родилась Ленка.
Ленка, Ленка… Как переживет она свое сиротство, как сказать ей, что нет у нее больше матери? Там, в Лозовом, о гибели Тамары еще не знали. В письмах Гудов сообщал, что все у них дома нормально, советовал дочери набираться сил к новому учебному году. А сам не находил себе места при мысли о том, что наступит час, когда он должен будет сказать Ленке страшную правду. Справится ли девочка с этим горем, не сломит ли оно ее?
Гудову припомнилось, как в одну из командировок в доме старухи, куда определили его на ночлег, он увидел на хворостяной этажерке целую выставку кукол. Они стояли на полках в отглаженных платьицах, с расчесанными головками.
— Внучка играет? — спросил он понимающе.
— Играла-а, — не сразу отозвалась старуха, стоя на коленях возле пригрубка и растопляя его. — Теперь она уже большенькая, на втором курсе института.
— А куклы все бережет? — вырвался смешок у Гудова.
— Я блюду, — в голосе старухи послышалась суровость. — Она у меня до семи годков возрастала, пока в школу не пошла. И потом каждое лето у меня жила.
Говорила старуха с тихой, давно застоявшейся болью, и Гудов ни о чем не стал расспрашивать, поняв, что за всем этим кроется что-то неладное, он перевел разговор на другое.
— Учиться — это хорошо. Теперь в институт попасть — большая удача.
— Да вот удачей-то и обидел ее бог. Сиротой живет при живых родителях.
Старуха растревожила свою память и выложила все, чем изо дня в день болела ее душа.
Сын ее разошелся с женой, девочка осталась с отцом, года два жили вдвоем, потом он женился второй раз. Пока девчонка была маленькой — вроде все было нормально, а подросла — начались нелады с мачехой. Ушла девчонка в общежитие.
— Кто там виноват из них, шут их знает, — вздохнула старуха, — только я ее страсть как жалею. Детей своих не жалела так. И куклы эти вроде бы вместо нее со мной живут. Я их всех по именам помню. Иной раз разболится душа, я подойду к этажерке, разговариваю с ними, а сама слезьми кричу…
От этих воспоминаний Гудову стало страшно. Неужели его матери придется разговаривать с Ленкиными куклами?
Казалось, будь Тамара жива, ради дочери он смог бы ей все простить. Молчаливая, сжигающая душу ревность, холодные обиды — все сгорело в непоправимой беде.
Он не хотел переезжать в город и все-таки переехал. Приехал ради Тамары. Тогда от ее тетки пришло письмо, в котором та советовала им вырваться из глуши, звала в свой дом, поскольку сыновья ее поразъехались и жила она теперь одна. Тетка писала, что слышала от надежных людей, будто в самом скором времени район их станет запретной для прописки зоной, а это значит, будут сносить частные дома. И если Тамара и Василий поспешат, не упустят время, пока еще можно прописаться у нее, то и им потом дадут квартиру.