«Т. Каменев! Великорусскому шовинизму объявляю бой не на жизнь, а на смерть. Как только избавлюсь от проклятого зуба, съем его всеми здоровыми зубами».
Пленум ЦК полностью поддержал позицию Ленина — и в конце декабря на Первом Всесоюзном съезде Советов был образован Союз Советских Социалистических Республик.
Идея «автономизации» была похоронена. Но, как и всякое проявление великодержавного шовинизма, она вызвала обострение местного национализма. Особенно резкие формы это обострение приняло в Грузии и привело к возникновению так называемого «грузинского вопроса».
Размышляя о том, как и почему «грузинский вопрос» приобрел чрезвычайную остроту, Ленин писал: «Видимо, вся эта затея „автономизации“ в корне была неверна и несвоевременна… Я думаю, что тут сыграли роковую роль торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого „социал-национализма“. Озлобление вообще играет в политике обычно самую худую роль».
Положение осложнялось тем, что в споре были не правы обе стороны — и Сталин, и грузинские коммунисты, что обе стороны проявляли озлобление и взаимное ожесточение.
После советизации Грузии Ленин в письме коммунистам советских республик Кавказа предупредил их о необходимости особо осторожной политики в условиях — и внутренних, и международных, — в которых им приходится действовать.
Некоторые грузинские коммунисты поняли эту осторожность весьма расширительно. Так, например, таможенная граница в Грузии проходила не там, где государственная, то есть не на линии, отделяющей Советскую Грузию от капиталистического мира, а на границах между Грузией и другими советскими республиками. В грузинских же портах был объявлен порто-франко, то есть право свободного ввоза иностранных товаров с пониженной таможенной пошлиной.
В итоге в Советской Грузии свободно действовали иностранные коммерческие фирмы типа «Сосифрос» («Societé Franco Russe»), название которого острословы расшифровывали, как «Соси Франция Россию».
Политика тогдашнего грузинского партийного руководства, возглавляемого Мдивани, способствовала развитию сепаратистских и антисоветских настроений. Чтоб создать ей противовес, Ленин внес предложение о создании Закавказской федерации.
«Важно, чтобы мы не давали пищи „независимом“, — писал Ленин, — не уничтожали их независимости, а создавали еще новый этаж, федерацию равноправных республик».
Однако после пленума ЦК, на котором было принято решение о создании СССР, сторонники Мдивани потребовали, чтобы Грузия входила в СССР не через Закавказскую федерацию, а непосредственно. Ленин в телеграмме в Заккрайком и ЦК КП Грузии решительно выступил против этой позиции. «Я был убежден, — писал он, — что все разногласия исчерпаны резолюциями пленума Цека при моем косвенном участии и при прямом участии Мдивани».
Как и всегда в таких случаях, политические разногласия сопровождались резким обострением личных отношений — прежде всего между сторонниками Мдивани и тогдашним секретарем Заккрайкома Г. К. Орджоникидзе. Ленин самым резким образом осудил «брань против Орджоникидзе» и назвал весь тон, которым разговаривала группа Мдивани, «неприличным». В то же время Орджоникидзе — человек горячий, пылкий, — сталкиваясь с националистическими искажениями линии партии, не проявил должной гибкости, тактичности, осторожности в проведении национальной политики партии в Грузии. А Сталин, который, как генеральный секретарь ЦК, обязан был поправить Орджоникидзе, наоборот, еще больше его подогревал.
В итоге дошло до того, что Орджоникидзе, оскорбленный одним из сторонников Мдивани, ударил его, в ответ на это большинство ЦК КП Грузии, поддерживавшее Мдивани, подало в отставку.
Отставка эта была принята Заккрайкомом. Дело перешло в ЦК партии. ЦК решил создать комиссию под председательством Ф. Э. Дзержинского для разбора заявления членов ЦК КП Грузии.
На следующий день дежурный секретарь Н. С. Аллилуева записала в дневнике:
«Владимир Ильич нездоров… Мария Ильинична [Ульянова] сказала, чтобы его ничем не беспокоить — если сам запросит об ответах — то запросить кого следует. Приема никакого, поручений пока никаких. Есть два пакета от Сталина и Зиновьева — об них ни гу-гу, пока не будет особого распоряжения и разрешения».
В последующие дни, как это видно из записей дежурных секретарей, Владимир Ильич продолжал много работать, но большую часть времени дома, а не в кабинете, куда он заходил по два-три раза в день, но оставался недолго, по часу, по полтора.