Ангелицы, и вы не безгрешные. В сердце – жадная жила.
Я не знала – орлом либо решкою! – где, когда – согрешила.
Где я сгрызла треклятое яблоко, в пыль и в сок изжевала!..
Где надела преступные яхонты, Зверя где целовала…
Мать завыла. Собака заплакала. Рвал отец волосенки.
Поднял Ангел свечу: оземь капала воском горьким и тонким.
Затрубили из облак громадные, несносимые звуки.
В грудь, в хребет ударяли – с парадного – костоломные руки.
И воздел Ангел меч окровяненный,
Как солдат, первым злом одурманенный,
“Вон!” – мечом указал мне:
На метель, острым рельсом израненную,
На кристаллы вокзалов.
Вот твой путь, сумасшедшая грешница. Вот повозка стальная.
Вот трясутся кровать и столешница на булыжниках Рая.
И заплакала я. И метелица била в ребра, как выстрел.
Жизнь, ты бисер! Ты килька, безделица! Черный жемчуг бурмистров!
Пиво в Райской канистре шоферичьей… Дай хоть им поторгую…
………………………………………………………………………………………………….
…об изгнаньи из Рая – без горечи
И без слез… – не могу я…
***
Я из кибитки утлой тела
Гляжу на бешено гудящий подо мной
Огромный мир, чужой. Я не успела
Побыть в нем шлюхой и женой.
А только побыла я танцовщицей
На золотых балах у голых королей;
А только побыла я в нем царицей
Своей любви,
Любви своей.
БЕГ
Останови! – Замучились вконец:
Хватаем воздух ртом, ноздрями,
С поклажей, чадами, – где мать, а где отец,
Где панихидных свечек пламя, –
По суховеям, по метелям хищных рельс,
По тракту, колее, по шляху, –
Прощанья нет, ведь времени в обрез! –
И ни бесстрашия, ни страха, –
Бежим, бежим…
Истоптана страна!
Ее хребет проломлен сапогами.
И во хрустальном зале ожиданья, где она,
Зареванная, спит, где под ногами –
Окурки, кошки, сироты, телег
Ремни, и чемоданы, и корзины, –
Кричу: останови, прерви сей Бег,
Перевяжи, рассекнув, пуповину!
Неужто не родимся никогда?!
Неужто – по заклятью ли, обету –
Одна осталась дикая беда:
Лететь, бежать, чадить по белу свету?!
Ползти ползком, и умирать ничком –
На стритах-авеню, куда бежали,
В морозной полночи меж Марсом и стожком,
Куда Макар телят гонял едва ли…
Беги, народ! Беги, покуда цел,
Покуда жив – за всей жратвою нищей,
За всеми песнями, что хрипло перепел
Под звездной люстрою барака и кладбища!
Беги – и в роддома и в детдома,
Хватай, пока не поздно, пацаняток,
Пока в безлюбье не скатил с ума,
Не выстыл весь – от маковки до пяток!
Кричу: останови!.. – Не удержать.
Лишь крылья кацавеек отлетают…
Беги, пока тебе дано бежать,
Пока следы поземка заметает.
И, прямо на меня, наперерез,
Скривяся на табло, как бы от боли,
Патлатая, баулы вперевес,
Малой – на локте, старший – при подоле,
Невидяще, задохнуто, темно,
Опаздывая, плача, проклиная…
Беги! Остановить не суждено.
До пропасти.
До счастия.
До края.
КЛАДОВКА
…Старый граф Борис Иваныч, гриб ты, высохший на нитке
Длинной жизни, – дай мне на ночь поглядеть твои открытки.
Буквой “ЯТЬ” и буквой “ФИТА” запряженные кареты –
У Царицы грудь открыта, Солнцем веера согреты…
Царский выезд на охоту… Царских дочек одеянья –
Перед тем тифозным годом, где – стрельба и подаянье…
Мать твоя в Стамбул сбежала – гроздьями свисали люди
С Корабля Всея Державы, чьи набухли кровью груди…
Беспризорник, вензель в ложке краденой, штрафная рота, –
Что, старик, глядишь сторожко в ночь, как бы зовешь кого-то?!
Царских дочек расстреляли. И Царицу закололи.
Ты в кладовке, в одеяле, держишь слезы барской боли –
Аметисты и гранаты, виноградины-кулоны –
Капли крови на распятых ротах, взводах, батальонах…
Старый граф! Борис Иваныч! Обменяй кольцо на пищу,
Расскажи мне сказку на ночь о Великом Царстве Нищих!
Почитай из толстой книжки, что из мертвых все воскреснут –
До хрипенья, до одышки, чтобы сердцу стало тесно!
В школе так нам не читают. Над богами там хохочут.
Нас цитатами пытают. Нас командами щекочут.
Почитай, Борис Иваныч, из пятнистой – в воске! – книжки…
Мы уйдем с тобою… за ночь… я – девчонка… ты – мальчишка…
Рыбу с лодки удишь ловко… Речь – французская… красивый…
А в открытую кладовку тянет с кухни керосином.
И меня ты укрываешь грубым, в космах, одеялом
И молитву мне читаешь, чтоб из мертвых – я – восстала.
***
Земля?!.. Вы кому расскажите.
А воля?!.. – пропита дотла.
В парче грязнобурые нити
Двуглавого вышьют орла.
А мы его ножичком вспорем
И выпорем золото лет.
А мы о Священном не спорим:
Ведь нынче Священного нет.
Ты можешь мне врать, завираться,
Ладонь прижимать ко груди,
Ночьми перемалывать Святцы,
Молить и снега, и дожди!.. –
Не верю. Ни слову не верю!
Ни лику! Ни слезной скуле!
Закрыты Небесные двери.
Поземка метет по земле.
РОЖДЕСТВО
Рычала метель, будто зверь из норы.
Летел дикий снег. Жженый остов завода
Мертво возлежал под огнем небосвода.
Зияли, курясь, проходные дворы.
Трамваи – цыганские бубны – во тьме
Гремели. Их дуги – венцами горели,
Сквозь веко окна ослепляя постели –
В чаду богадельни и в старой тюрьме.
Куда-то веселые тетки брели.
В молочном буране их скулы – малиной
Пылали! За ними – приблудная псина
Во пряничной вьюге горелой земли
Тянулась. Кровавые гасли витрины.
Спиралью вихрился автобусный смог.
Народ отдыхал. Он давно изнемог
Нести свое тело и душу с повинной
И класть их, живые, у каменных ног.