И взводят курки.
И целят в меня.
“Отдай павлина, дура!
Я владею тобой! И всей грязной людской! И звездами! И зверьем!..”
Ну что, богачка. Твоя подачка. Твоя подначка. Не куры –
Не овцы в загоне – не свиньи в притоне – мы в звездном небе живем.
И я владычица. Я богиня. А ты лишь в шубе замарашка.
И тычется мордой в снег золотой бедняцкий твой лимузин.
И я тебе с неба в подарок сведу орла, и льва, и барашка,
А сейчас – возьми, не хнычь, вот тебе мой подарок – павлин.
Павлин!.. Клекочет!.. На небо хочет!.. Корми его отрубями.
Каждое утро палец себе отрубай и свежей кровью корми.
А я – по свободе дальше пойду, гремя кандалами, цепями,
Гремя бубенцом, погремушкой, колокольцем меж зверьми и людьми.
И ты замрешь, застынешь, княгиня, в толпе с изумрудной в кулаках птицей,
И глаза твои круглые заиндевеют, провожая мой легкий ход…
А я пойду, крылья раскинув, взметнув царский хохолок над Столицей,
И за плечами развернутый звездный хвост прожжет рубинами лед.
ИЗБИЕНИЕ МЛАДЕНЦЕВ
На этой земле Гефсиманского сада,
На этой земле – детям нету пощады.
Для них – за ежами тех проволок жгучих
Морозных бараков державные тучи.
Для них – трибуналов российская водка,
И пальцев – в рыданье! – стальная решетка,
Когда, головою воткнувшись в ладони,
Ребенок-старик – во приделе агоний,
На паперти горя, во храме безумья, –
И сжаты не зубы, а колья и зубья…
Для них – вечно шмоны, огни "Беломора"
Во тьме, зуботычки бывалого вора, –
А воля не скоро,
свобода – не скоро,
А очи слезятся от боли простора –
Как будто бы мать режет лук на дощечке,
И рыжие косы сестры – будто свечки,
Отцово ружье на стене не стреляет
И стопочку бабка тайком выпивает…
О как бы своим животом я закрыла
Таких малолеток! Как я б их любила –
Всей матерней плотью, всей зверьею шкурой,
Алмазной слезою, – о мы, бабы-дуры…
Им жарила б мясо – его не едали,
Им пела бы песни про горькие дали,
Срастила б им вывихи и переломы,
Засыпала б сахаром горечь оскомы
Тюремной… Ты плачешь, сыночек?..
Не надо…
…На этой земле – детям нету пощады.
ПРАЗДНИК ВИНА В АНПЮИ
В змеегорлой бутыли – слезный мускат
Разбитные щербатые девки нарасхват
Кто из рюмок недоумок
кто из кружек – хлобысь
Изо ртов девичьих втягивайте жизнь
Из губ-крыжовничин хлещите сласть
Все равно нам всем иродам пропасть
А ты зачем инок прибрел на Праздник Вина
Здесь с нами хохоча чокается пьяный Сатана
Ох да это ж племенной кудрявый толстоносый бык
Он веревкой хвоста вертит дерется как мужик
Еще вина тащите
спьяните вдрызг быка
На нем девчонка пляшет как лоза тонка
Он ее прободает
рогом одним
А я пляшу на столе меж бутылей пьяна в дым
Из Смит-и-Вессона стреляют – в бутылку попадут
А из корзины ветчину да арманьяк крадут
Бедные люди Пейте ешьте все
Несут вам Бога на блюде
во всей святой красе
А Бог – это такая священная еда
Она вас всех согреет в метель и холода
Глоток слепого грога
глинтвейна прихлеб
И нож тупого рога во похмельный целит лоб
Запихивайте в глотки мясо лук чеснок
Монахи да кокотки – а всяк одинок
Франция гуляет фифа фу-ты-ну
Ей стоптанной московкой в лобешник звездану
Длинные толстые свечи руби под бычьим хвостом
Намалюй звездами вечер да спрячься за холстом
Да стукнись лицом красным о живое рядом лицо
Жизнь не напрасна если железно рук кольцо
Если нынче
на Празднике Вина
Каждому – мужу –
каждая – жена
А я в толпе танцую
я крепко под хмельком
И в меня плюют виноделы кагором и коньяком
И неужто это я видевшая
мор и дым и глад
Пляшу в цветах и розах
и глаза мои горят
И неужто это ты зревший
пули людей внутри
Со мной в венках танцуешь
от зари и до зари
И шепчешь кусая мне ухо:
ах пьянь ах стерва шваль
Уйду навек с тобою в ночную близь и даль
И там из рюмки Мицара
из Песьего горла
Мы выпьем за Питер пожара
за Катеринбург – дотла
За Сен-Жозеф-Марсанну
Мускат и Арманьяк
За крымскую Осанну
За донской Кондак
За выбитые зубы
За пули в стволе
За то что друг другу любы
Люди
На земле
ЦАРИЦА САВСКАЯ И ЕЯ ЦАРЬ
Малевал буран разводы. Маслом – фонари!
Прямо посреди народа важно шли цари.
Искрилась соболья шуба. Пылал медальон.
Стыли крашеные губы, слали ругань – вон.
Изумруд до плеч свисает. Налит взор враждой.
…На снегу стою, босая, с голой головой.
Я к царице, дуре Савской, пятерню тяну.
Ну же, цапни глазом царским!.. Ну, подай же!.. ну…
Жизнь – роскошная подачка. Милостыня – твердь.
Ты, богачка, ты, босячка, – и тебя ждет смерть.
Царь твой зажирел во злате. Студнем ходит плоть.
Мир – заплата на заплате. Мир – худой ломоть.
Мир – сапфир на нищем пальце, высохшем, худом.
Погорельцу, постояльцу и Содом – свой дом!
И Армагеддон – родимый, и Гоморра – Сад…
По снегу хрустите мимо. Плюну в куний зад.
Плюну в жгучий мех блестящий, рот рукой утру.
Этот царь ненастоящий. Он умрет к утру.
С ним умрет его царица, что в миру, где мгла,
Мне не подала напиться, есть не подала.
Вывалит народ на стогны. Грянет звон и гуд.
В красном колпаке огромном затанцует шут.
Царство новое восславят! Трубы заревут!
Но никто нас не избавит от бедняцких пут.
И в снегу, что сыплет пухом, новым господам
Я, Великая Старуха, сердца не подам.
Мальчику с собакой кину. Курочке в соку.
Матери. Отцу. И Сыну. Кину – мужику,
Что в сугробе, горько плача, палец послюня,
Все считает, Царь Незрячий, медяки огня.
БЕГЪ
Кружево ветвей.
Мы бежали: скорей.
Мы на брюхе ползли.
Пел вдали соловей
С родимой земли.
Пел родной соловей.
Дул родной снеговей.
Как смешались дыханья
Холопья и царей.
Одинако хрипят.
Одиноко глядят.