– Раз уж мы об этом заговорили, я понимаю только то, что творится у меня в голове.
– Можно посмотреть, что у вас наверху?
Акико встала. У девушки был свой подход к этим вещам: не сказал «нет», значит, понимай «да».
Она поднялась наверх и какое-то время там пробыла. В ожидании я успел выкурить две сигареты.
– Зачем вы это сделали?
Она вернулась, и у нее дрожал голос.
Я оставил на подрамнике изрезанное полотно. Новое натягивать не хотелось – я все равно еще не придумал, что писать.
– Мне так нравилась эта картина. Она была замечательная.
– Бывает, кажется, картина вот-вот сорвется с полотна и оживет – правда, такого еще не случалось. Вот и эта такая же.
Акико затаила дыхание.
Мне хотелось сказать, что тому, кто ее нарисовал, это нравилось, но облечь мысль в слова не мог.
– Сначала был просто чистый холст.
– Понятно.
– Я очень надеялся, что вы поймете.
– Вам не понравилось то, что там было, или вы начали себя ненавидеть? Ведь не начали?
Акико снова села.
– Лучше порисуйте на моей вилле.
– Не вижу препятствий.
Гостья внимательно на меня смотрела, не отводя взгляда. От неловкости я принялся шарить по карманам в поисках сигарет.
– Вы не против, если я приберусь в мастерской?
– Не надо, оставьте до поры. Может, захочу написать следующее полотно – тогда посмотрим.
– Хорошо.
– Смотреть разрешаю все, но при одном условии: ничего не трогать.
Акико кивнула.
Было еще не поздно. Небо затянуло тучами, но дождь не собирался. Такая погода стояла уже несколько дней.
– Хотите прогуляться?
– Прямо сейчас?
– Давайте покатаемся на вашем «ситроене». Интересно посмотреть, что там у вас за вилла.
– Только не сейчас. Я еще покупки не разобрала. Там не прибрано.
– Я не собираюсь грязь выискивать, мне просто интересно, какое там освещение.
Я встал. Рядом с Акико я терялся. Делать наброски в ее присутствии – еще куда ни шло, но общаться с ней лицом к лицу…
Выпив чашечку кофе, я надел пальто и взял шарф. Тогда я не задумывался о зимней одежде.
Глава 4
ОСТРЫЕ ЛИНИИ
1
В разгар зимы отыскать в природе насекомых трудно, но возможно. Всякая хитиновая мелочь в изобилии пряталась под трухлявыми стволами. В ясные дни она замирала на камнях и грелась в лучах солнца.
Дома насекомых было больше, чем на улице: в ванной, на кухне, возле очага. Пауков искать вообще не приходилось, они висели на виду, а когда я подкидывал в огонь очередное поленце, взбирались по нитке и словно парили по воздуху.
Поиск этой мелюзги был для меня способом убить время. Если в какой-то день ноги отказывались нести в мастерскую, в моем распоряжении было море времени.
Поймав зазевавшуюся козявку, я пускал ее поползать по ладони, а потом давил. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь меня ужалил, но ядовитых, судя по всему, не попадалось. Убитых насекомых я швырял в огонь.
После обеда ходил на виллу, которую снимала Акико. Домик был небольшой: гостиная, кухня да две спальни на втором этаже.
Мне не требовалось естественного освещения, чтобы рисовать девушку. Я не пытался изобразить ничего такого, что требовало бы хорошего света – от самой Акико будто исходило сияние. Именно его я и пытался уловить.
Наступил мертвый сезон, и в окрестных виллах не было следов человеческого пребывания. Ночью стояла тишь, словно на дне океана, и безмолвие нарушал лишь шорох угля по бумаге, когда я делал наброски.
В первый день я начал рисовать углем и бросил это занятие через пять минут, на второй – продержался семь, в третий потерял счет времени. Наконец, отложив уголь, я неловко попытался завести разговор. Акико его поддержала.
Девушка как-то по-особенному воспринимала тот факт, что мы с ней вдвоем запрятаны в сердце гор, и то и дело замыкалась – так черепаха втягивает голову в панцирь.
Я просмотрел наброски в ее альбоме – их число неуклонно росло, впрочем, делиться своими впечатлениями я не спешил. Девушке, видимо, удобнее было полагать, что до тех пор, пока я молчу, все нормально. Видимо, эта неопределенность ее радовала – не браню, и то хорошо.
Впрочем, было в набросках нечто тревожащее, то, что выходило из разряда обыденного – необыкновенное. Ее рисунки словно испускали крик. Детский, отчаянный крик.
Мы оба были на страже. Все строго: учитель и ученик. Мне не хотелось нарушать установившееся равновесие.
– Вкусно пахнет.
Ужин Акико всегда готовила сама. Когда я приезжал, до меня порой доносились аппетитные ароматы.
– У меня нет ничего такого, что можно было бы поставить перед гостем.
– Насколько я помню, вы говорили, что хорошо готовите.