– Как думаешь, а Оситу ты понять сможешь?
– Я уже более-менее понял. Что тут сказать? Ты говорил, его признали невменяемым, но это не так. Пусть доктора и эксперты что угодно говорят, все это – слова.
Номура еле заметно кивнул. Я вынул из холодильника две банки пива и вскрыл их.
– Одна для меня?
– Нет.
– Потому что я не понимаю?
– Обижайся, если тебе так хочется, – все равно тебе не понять.
Номура снова покачал головой.
Легкий ветерок сорвал с веток сухую хвою, и она осыпала нас желтым дождем. Было чувство, что только тронь – и хвоя испарится.
Вернулся Осита.
Он стоял под террасой и улыбался, словно не зная, что предпринять.
– Поднимайтесь, – сказал я, и Осита взбежал по ступеням. Номура пристально за ним наблюдал.
– Мне хочется порисовать. Что вы видели?
– Камень. Тусклый, будто выцветший.
– Камень, значит?
Я встал, забрал из гостиной альбом для набросков и принялся зарисовывать углем валун. Тусклый, словно выцветший – такой, как описал Осита. Я бы назвал этот камень зимним.
Я вышел на террасу. Гость взглянул на набросок и разинул рот от изумления.
– Откуда вы знаете, что я видел?
– Это не то же самое. Наверняка форма другая.
– Это то, что я видел. Я его узнаю.
– Я нарисовал зимний камень, не больше.
Когда я это проговорил, Осита счастливо заулыбался.
– Господин Номура, наверно, вы на меня разозлитесь и скажете, что я глупость говорю, но это – тот самый камень, который я видел. Да, он другой формы, но это не важно. Я видел его. И когда увидел в галерее картину сэнсэя, было такое чувство, будто я сам это нарисовал. Вот и сейчас то же самое.
Я вырвал набросок из альбома – не слишком аккуратно вышло, и у рисунка получился зазубренный край.
– Бери, дарю.
– Вам не жалко?
– Чепуха. Мне просто захотелось сделать набросок, и только.
– Спасибо. Когда вернусь в Токио, наверно, побоюсь на него смотреть.
– Тогда выбросьте.
– Слушайте, вы что, оба надо мной потешаться вздумали?
Рассерженный Номура вскочил с места. Пожалуй, я переборщил. Осита виду не подал, будто понимает, что здесь происходит.
Я был не так оторван от мира, как Осита, и представлял, каково сейчас Номуре.
– Вы не против, если я попрошу вас уйти?
Осита, не переставая улыбаться, кивнул.
– Мы еще встретимся? – спросил он.
Я не ответил. Разочарованный Номура еле слышно вздохнул.
3
В сочельник пошел снег.
Начался он днем, а к вечеру все было укутано белым покрывалом.
Когда я подъехал к дому Акико, солнце почти село. Я прибыл, поднялся к ней в мастерскую и встал перед ее портретом.
Елку она не наряжала. Почему-то ни один из нас об этом не обмолвился. Мы пили вино, ели рагу, которое она готовила три дня.
Снег заглушал все внешние звуки, и клацанье столовых приборов было слышно необыкновенно отчетливо.
Мы поели, я поднялся в мастерскую и встал перед холстом. Лицо Акико было почти закончено. На синем фоне Акико безошибочно узнала свое лицо. Стеки. Переплетение линий. Я писал Акико, и не ее вовсе – мои сокровенные мысли излились на полотне в виде цветов и линий, и получилась та самая девушка.
Я смешивал и пробовал и наконец нашел нужную линию и цвет.
Меня охватило спокойствие – ушло напряжение, не осталось сил начинать что-то новое.
– Удивительно. Похоже, ты способен выразить линиями что угодно.
– На то она и абстракция.
– Рисуй еще.
Обычно через час работы я отбрасывал стеки. Наверно, боялся, что удовлетворенность неким образом затянется. Я спустился в гостиную, за мной молча последовала Акико.
– Еще пару дней так порисую.
Через пару дней портрет будет готов. Потом настанет перерыв, когда я не смогу писать – вероятнее всего, просто не найду темы для следующей работы.
Я сел на диван и прислушивался к снегу. Падающий снег издает звук – отчетливый звук, который не способно уловить ухо. Временами я даже ощущал звук тумана.
Акико принесла коньяку – бутыль, которую я позаимствовал из запасов владельца хижины.
– Не садись сегодня за руль, оставайся у меня.
– Так и поступлю. С горы ехать страшнее, чем подниматься на гору.
– Знаешь, так смешно слышать от тебя рассуждения о страхе.
Акико засмеялась.
Я прислушивался к звуку снега и размышлял, как правильнее будет назвать то, что испытывает ко мне Акико: страстью или влюбленностью. Можно было использовать и другие слова, но эти вполне отражали суть различия. В любом случае я не привык слишком вдумываться в слова.
Акико присела рядом на кушетке. Тихо посмеиваясь своим мыслям, я коснулся ее волос. Ощутил что-то вроде ностальгии по ушедшей юности. Мне даже ненадолго понравилось это чувство.